Владигор. Князь-призрак
Шрифт:
— А перстень потом тебе вернуть? — спросил Филимон глухо.
— Оставь себе, — тихо ответила Любава, не поднимая глаз, — мало ли беренды мои где-нибудь в лесу привяжутся, так покажешь им, вместо того чтобы за меч хвататься.
— Благодарю, княжна!
Филимон склонился в низком почтительном поклоне, отступил на два шага, повернулся, толкнул рукой дверь и, переступив высокий порог опочивальни, стал тихими шагами спускаться по узкой витой лестнице. Не дойдя до низа двух-трех ступенек, он остановился
«А ты, Любушка, напраслину на своего Кокуя возводишь, — подумал Филька, прислушиваясь к редким и беспорядочным ночным шорохам, — как бы нам с ним сейчас в темноте друг друга не порезать!..»
Филимон покосился на круглое световое окошко над лестничным пролетом и ощутил в душе мгновенный порыв обратиться в птицу, чтобы, пробив клювом слоистую слюду, вылететь в ночную, густо окропленную звездами тьму. Но порыв вспыхнул и тут же угас, подавленный мыслью о плененном старичке и дюжине молодцев-берендов, необходимых для его освобождения. Филька чуть слышно вздохнул, затем осторожно спустился еще на пару ступенек и, легко толкнув пальцами дверь, отступил назад. Дверной проем остался пуст, и лишь блестящая лунная дорожка протянулась через плотно утоптанный двор к низкому порогу. Филимон быстро стрельнул глазами по темным углам сеней и увидел, что к бревенчатой стене справа от дверного косяка прижимается изготовившийся к прыжку человек.
— Не делай этого! Здесь свои! — быстро шепнул Филька, выбросив перед собой руку с перстнем.
Человек ловко перехватил его запястья, мгновение подержал руку в лунном луче, отпустил и сам вышел из тени на свет.
— А я было подумал, что ты сам князь, — сказал он, приглядевшись к Фильке.
— Скоро и он объявится, — сказал Филимон, переступая порог и потирая печатку о локоть заячьего тулупчика.
— А ты почем знаешь? — спросил Кокуй, выходя во двор следом за ним.
— «Почем, почем»… Почем сбитень с калачом! — усмехнулся Филька, оглядываясь на светящееся окно Любавиной опочивальни. — Сам князь меня прислал: возьмешь, сказал, дюжину берендов — и к Сухому Болоту…
— Это зачем? — подозрительно спросил Кокуй, все еще держа руку на рукоятке ножа.
— Зачем… Почем… Ишь любопытный какой выискался! — строго оборвал его Филька. — Ты мне дюжину молодцев подобрать должен, а не языком трепать! Ты, что, слепой?!
Он резко обернулся к стражнику и сунул ему под нос сжатый кулак с воином на золотой печатке.
— Я-то не слепой, да вот как ты сюда пролез, в ум не возьму! — пробормотал Кокуй, отступая на пару шагов и пристально разглядывая стоящего перед
— Много будешь знать, скоро состаришься! — усмехнулся тот, в упор глядя на стражника круглыми желтыми глазами.
— Да я уж и без того стар становлюсь, — вздохнул Кокуй, поглядев на звезды, на темное окошко опочивальни и вновь останавливая на Фильке подозрительный взгляд.
— Ну, чего уставился? На мне узоров нету! — буркнул тот, нервно передернув плечами. — Показывай своих вояк, да поживее! Сухое Болото — край не близкий, а нам туда к вечеру поспеть надо. Да пешими, не верхами. А снегу в лесу по самую бороду!
— Поспеете, моим молодцам снег не помеха, — пробормотал Кокуй.
Он еще раз поглядел на Фильку, на расшитое звездами небо над княжьим теремом, повернулся и, сутуля широкие плечи, побрел к темному приземистому срубу в дальнем углу двора.
Когда дверь за Филькой закрылась, Любава повернулась к скамейке перед камином и опустилась на нее, глядя на хрупкий пепельный снопик, оставшийся на месте сгоревших лучинок. Вдруг кто-то тихо коснулся ее плеча.
— Белун, ты? — замирающим шепотом спросила она, еще не обернувшись, но уже почувствовав всем своим существом близкое присутствие старого чародея.
— Я, Любушка, — ответил Белун чистым, глубоким голосом.
— Зачем ты пришел? Я что-то не так сделала? — спросила княжна.
— Все так, — сказал чародей, — и я бы не смог сделать лучше…
Он обошел скамью, обернулся к Любаве и, скрестив ноги, сел на железный щит перед камином.
— Десняка ко мне доставишь? — спросила княжна, глядя в строгие ясные глаза чародея.
— Нет, — ответил Белун, — пусть сперва в мое место пойдет, в каморку на башне.
— Ту, что в старой лиственнице? — спросила Любава.
— Ту самую, — сказал Белун, — другой нет.
— А… князь? — дрогнувшим голосом прошептала Любава.
— И князь тоже, — сказал Белун, — в виде духа, в медном сосуде, — там и свидятся.
— Хорошенькое местечко выбрал, ничего не скажешь… — нахмурилась княжна.
— Я не выбирал, — перебил Белун, — там грань проходит, я над ней не властен! Я только дух, меняющий обличья, а в царство плоти мне дороги нет. Там действуют заклятья Чернобога, а против них лишь смертный…
— Князь, да?! Владигор? — воскликнула Любава.
— Да, — твердо произнес Белун, — пускай пройдет через бесовский искус и лик врага увидит пред собой. Коварный бес не всякому предстанет, а лишь тому, в ком чувствует нужду.
— А какая ему нужда в моем брате? — тихо спросила Любава.
— В нем грань проходит между Тьмой и Светом, — строгим печальным голосом сказал Белун, — и если Свет в его душе погаснет, все Синегорье обратится в прах.
— Как Мертвый Город?
— Да, как Мертвый Город.