Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы
Шрифт:
— Цыть, холопка! — Прокл Иванович замахнулся на ключницу. — Как ты смеешь винить меня в непристойных домогательствах! Тебе за это язык отрезать нужно!
— Оставь Домну в покое, брат, — сказала Мария Ивановна. — Даже если сноха моя сама тебя в постель затащила, в чем я сильно сомневаюсь, даже в этом случае вина за прелюбодеяние лежит на тебе, а не на ней. Ибо ты — взрослый муж, а сноха моя — девица шестнадцатилетняя. Чуешь разницу?
— Каюсь, сестра, — простонал Прокл Иванович. — Признаю вину свою. Сам не пойму, как такое случилось. Ты уж не говори ничего Владимиру, не расстраивай его.
— Заварил
Домна, услышав это, злорадно усмехнулась.
— Пусть Машуня к знахаркам сходит, когда срок подойдет, они плод из нее вытравят, — чуть подавшись к сестре, торопливо заговорил Прокл Иванович. — Это дело верное!
— Может, лучше твой срамной отросток отрезать под корень, а? — гневно проговорила Мария Ивановна, с неприязнью взирая на брата. — Дабы ты не совал его куда не следует!
Прокл Иванович испуганно захлопал глазами. Домна вновь усмехнулась, не скрывая своего злорадства.
— Помилосердствуй, сестра, — дрожащим голосом протянул Прокл Иванович. — Я же раскаялся и повинился…
— Что мне твое раскаяние, недоумок! — проворчала Мария Ивановна. — Вина твоя тяжела и неизбывна. Ты не токмо меня, но и сына моего оскорбил, жену его к блуду принудив. Коль прознает об этом Владимир, то не сносить тебе головы, дурень.
— И впрямь я дурень! — Прокл Иванович побледнел и затрясся. — Что же делать, сестра? Поговори с Машуней, пусть она скажет Владимиру, что от него понесла. Выручи меня, сестра! Век Бога за тебя молить стану!
— Хорошо, со снохой я побеседую, — как бы в раздумье проговорила Мария Ивановна. — Спасу твою безмозглую головушку, брат. Но и тебе придется немного пострадать за содеянный грех, уж не обессудь.
Прокл Иванович невольно напрягся, вопросительно взглянув на сестру. Глаза его беспокойно забегали.
— Придется тебе, братец, несколько месяцев пожить среди монахов во Владычном монастыре, — непреклонным тоном продолжила Мария Ивановна. — Покаешься в грехах своих перед пресвитером Стахием и под его присмотром станешь нести свой покаянный крест, будешь ходить в рясе, спать на жестком ложе, вкушать грубую пищу и каждодневно молиться о спасении души своей. Уразумел?
Прокл Иванович молча кивнул. Беспокойство на его бледном лице сменилось глубоким унынием, словно ему только что объявили смертный приговор.
— И ты, греховодница, собирайся в путь, — обратилась Мария Ивановна к ключнице. — Нынче же поедешь в Боровск, в тамошний женский монастырь. Дам тебе провожатых, они договорятся с игуменьей, которая определит тебя в послушницы. За то, что ты, презрев мой наказ, недоглядела за моей снохой и сама спуталась с моим похотливым братом, будешь три года в монастыре поклоны бить.
С горестными всхлипываниями полногрудая Домна повалилась на пол перед Марией Ивановной, выказывая ей свое полное раскаяние и покорность.
— Убирайтесь с глаз моих! — хмуро обронила Мария Ивановна.
Глава седьмая. Прокл Иванович
Пребывание в стенах монастыря стало для Прокла Ивановича тяжелым испытанием. Как всякий слабовольный человек, он был
И вот с Проклом Ивановичем случилось то, что ему не могло привидеться и в страшном сне: он сам очутился среди монахов, по сути дела став одним из них. Для Прокла Ивановича потянулись безрадостные дни, похожие один на другой, и томительные долгие ночи, когда ему от тоски хотелось выть волком. Внутренний монастырский устав со множеством различных запретов стал для него теми невидимыми цепями, которые опутали его мысли и желания. Перед ним в монастырской трапезной ставили скудную пищу, часто без соли, а Проклу Ивановичу хотелось отведать вина и горячего мясного жаркого. Его заставляли заучивать псалмы и молитвы, но все это никак не укладывалось в его голове, ибо в ней витали образы голых дев. Посты и ночные бдения стали для Прокла Ивановича сущим наказанием, поскольку его изнеженный организм был слишком слаб для таких испытаний.
Пресвитер Стахий выговорил у игумена кое-какие послабления для Прокла Ивановича, видя, что тот от недоедания и душевного расстройства еле таскает ноги.
Первые два месяца проживания в монастыре стали для Прокла Ивановича самыми трудными.
С наступлением весны случился и некий душевный подъем у Прокла Ивановича. Он уже не рыдал по ночам, не отлынивал от работ в монастыре, без раздражения выслушивал порицания и нравоучения из уст престарелого игумена Власия. Свыкся он и с монашеской одеждой из грубой ткани, которую теперь был вынужден носить.
Едва сошел снег с полей и задули теплые летние ветры, как до Серпухова и до Владычного монастыря докатились слухи о походах московской рати на Брянск и Смоленск. Таким образом князь Дмитрий мстил тамошним князьям за их поддержку Ольгерда, осаждавшего Москву в прошлую осень. Пограбив брянские и смоленские земли, московские полки обрушились на Тверское княжество.
Разбитый в сражении Михаил Александрович спасся бегством в Литву. На тверской стол московские воеводы посадили Михаила Васильевича, двоюродного брата Михаила Александровича.
На этот раз Ольгерд выступил в поход безо всяких раздумий и колебаний. Той же промозглой ноябрьской порой, как и год тому назад, литовцы и их союзники подступили к Москве. Князь Дмитрий, разослав повсюду верных бояр собирать войска, сам остался держать оборону в осажденном литовцами белокаменном Кромнике.
Прокл Иванович, прознавший, что Ольгердовы полчища опустошают владения московского князя, нигде не встречая сопротивления, решился на отчаянный шаг. Он решил бежать из монастыря и примкнуть к Ольгерду, полагая, что литовский князь рано или поздно примучит Дмитрия и разделит его земли между своими союзниками. Прокл Иванович надеялся, что Ольгерд поможет ему вновь вокняжиться в Галиче Мерском, где княжили его предки.