Владимир Мономах
Шрифт:
— За что их выгнали? — спрашивал Злат отрока.
— Писал там иконы некий художник по имени Алимпий, бессребреник великий. Богатый боярин поставил церковь в Киеве, на Подоле, и захотел украсить её иконами. Он дал серебро и три доски печерским монахам, чтобы они уговорились с иконописцем. Монахи плату взяли у мирянина, но Алимпию ничего не сказали. Когда боярин
— Не знаю.
— Всем это известно. Мирянин пожаловался игумену Никону, и тот изгнал обманщиков из монастыря. Теперь они бродят из города в город, чего-то ищут… В последнее время в Тмутаракани обретались.
— Они сокровище ищут.
— Не верь им. Они известные лгуны. Какая польза человеку от сокровища, если у него ума нет?
— Вот нам найти бы серебро в земле, Даниил! Новые корзна купили бы, как у Ратиборовичей.
— К чему мне корзно, когда скоро голова моя упадёт с плеч.
— Опомнись!
— Истинно так.
Не обратив большого внимания на слова гусляра о серебре, зарытом в земле, потому что почёл это за пустое мечтание, Даниил опять заговорил о злых жёнах. Злат и все прочие знали, что у него сварливая жена, жалующаяся ежечасно на мужа князю. Злату приходилось видеть, что молодая княгиня бросала украдкой взоры на статного тридцатилетнего отрока с красивыми карими глазами, смеялась от всей души, когда он рассказывал что-нибудь забавное и блистал своей книжностью и умом. Но этот человек отличался скрытностью и обо всём говорил намёками, изречениями из священного писания.
Даниил бормотал, опустив голову на грудь:
— Что злее льва среди четвероногих и лютее змеи среди пресмыкающихся по земле? Говорю вам: злая жена! И нет ничего на свете ужаснее женской злобы. Из-за чего праотец наш Адам из рая был изгнан? Из-за жены. Из-за супруги Пентефрия Иосиф Прекрасный был в темницу ввержен. А ведь всякая соблазнительница говорит своему мужу, обольщённому её красотою, или любовнику своему: «Господин мой, я и взглянуть не могу на тебя без волнения! Когда ты говоришь со мною, я вся обмираю, слабеют члены моего тела и я опускаюсь на землю…»
Отрок с грустью умолк, переживая неведомые Злату чувства.
Кузнец напевал:
Дунай мой, Дунай, тихий Дунай…Потом вдруг опомнился, что-то вспоминая, и сказал:
— А ведь Злат истину молвил. Они про сокровище говорили, зарытое под дубом.
— Кто говорил? — спросил Даниил.
— Монахи.
Коста не слышал всего, что нашёптывал Лаврентий гусляру, но кое-что, очевидно, уловил его слух, и теперь он тоже загорелся жадностью к серебру.
— Вот найти бы это сокровище!
Даниил, уже вернувшийся из своего мысленного мира в общество людей и понимая, что речь идёт о кладе, заметил:
— Для этого надо знать заклятье.
В представлении Косты всякий клад — большие сосуды,
— Из этого серебра я сделал бы светильник для церкви на множество свечей, изогнул бы ветви его, как лебединые шеи, и украсил бы всякой красотой! Его подвесили бы на цепях под самым куполом, и он освещал бы христианский мир! Видели ли вы серебряный терем над гробами Бориса и Глеба в Вышгороде? Или божницу над княгиней Евпраксией? Подобной красоте удивляются даже чужестранцы и говорят, что ничего такого не видели ни в одной стране. И мне хотелось бы сотворить нечто похожее на это, чтобы люди вспоминали моё имя до скончания веков… Пусть этот светильник озарял бы радостную жизнь…
Все слушали кузнеца раскрыв рты. Никогда ещё он не был таким красноречивым. Вот что делает мёд с простым подковывателем коней.
— А тебе велено судьбой подковы ковать, — рассмеялся Даниил, — да мечи.
— Без подковы не поедешь на коне, — утешил Злат.
Даниил с присущей ему витиеватостью прибавил:
— Меч в деснице господина — прибежище для вдов и сирот. Но говорю тебе, что невозможно добыть сокровище, зарытое в земле, если не знает человек заклятье. Начнёшь копать, а ларь или сосуд с сребрениками будет всё ниже и глубже опускаться в земные недра. До самой преисподней, и ты только душу свою лишишь вечного блаженства.
Завязалась беседа о зарытых в земле сокровищах. Ничего нельзя было найти увлекательнее для разговора в таком месте, как корчма, где мёд будит печаль по лучшей жизни. Как всегда, Даниил считал себя знатоком и в этом деле.
— На том месте, — рассказывал он, — где зарыто серебро, по ночам горит голубой огонёк, подобно малой зажжённой свече. Там и надо копать. Но огонь обманывает, переходит с одного места на другое, и в это время бесы творят всякие ночные страхи.
— Если днём копать, они не имеют силы, — предложил Коста.
— Разве при свете солнца добудешь сокровище? Днём огонь над ним не горит, и нет пути к нему. Злато зарывают недобрые люди, колдуны или человекоубийцы.
Кузнец был в восторге от подобной беседы.
— А ещё что? — спросил он, думая не столько об обогащении, сколько о заманчивости рассказов о кладах.
Злат тоже слушал Даниила с удовольствием, представляя себе пахучую чёрную ночь, когда тайные силы открывают своё бытие человеку и голубые огоньки мерцают в папоротниках. А сокровище? Пенязи текли у него, как вода между пальцами.
— Будто бы надо держать в руке цветок папоротника, — рассказывал самоуверенно Даниил. — Он в ту ночь расцветает, когда костры жгут на Ивана Купалу. Иди в лес, туда, где папоротник растёт во множестве, очерти ножом круг около себя и смотри недреманным глазом. Уснёшь — гибель тебе. Но ровно в полночь, перед тем как петухи пропоют, появится огненное цветение. Надо сорвать его цветок и тотчас спасаться. Бесовская нечисть погонится за тобою, и если ты оглянешься, конец всему! С подобным цветком можно искать зарытые сокровища. Однако и тут охраняют клад заклятья. Возьмёшь в руки лопату, а она тебе помелом покажется. Или сова как младенец закричит на древе. Или рогатое чудище приснится тебе, с хвостом и рогами.