Владимир Мономах
Шрифт:
Такую войну Мономах не принимал. Здесь нет сеч, нет возможности показать военную сноровку, удаль, здесь нет добычи, нет славы, которая ждёт победителей, а есть лишь непроходимые лесные чащобы, одетые в звериные шкуры, хмурые люди, вятичские смерды, которые ненавидели его и которых ненавидел и презирал он.
В эту зиму Мономах так и не сумел поймать Ходоту. Летом же, когда вятичи могут укрыться в любом лесном логове, когда им открыты все водные и сухие пути, знакомы каждая протока, каждая гать на болоте, каждая тропинка, достать их совсем трудно.
Ко второй зиме Мономах готовился по-иному. Прежде всего заслал своих лазутчиков в вятичские поселения, занял основные из них и завёз туда всякого припаса. И когда уже ударили морозы и Ходота со своими людьми не мог долго
Но долго ещё бунтовали и ратились вятичи, пока ростовские и суздальские воеводы не перехватали и не перевязали всех их зачинщиков и не казнили их на глазах у поселян лютой казнью.
В это время на южных рубежах Руси затевались дела, распутывать которые вскоре также надлежало Владимиру Мономаху.
Недолго жили князья-изгои Давыд Игоревич, средний сын Ростислава Володарь при Ярополке Изяславиче во Владимире-Волынском. Весной 1081 года они кинулись в Тмутаракань. В то время Тмутаракань осталась без князя. После убийства половцами Романа и пленения хазарами Олега там сидел Всеволодов посадник Ратибор. Но мятежные мысли постоянно бродили в головах тмутараканцев. Здесь жили люди Романа, здесь обреталась Олегова дружина, бояре и дети боярские, служившие ещё Святославу; никогда Всеволодов дом не имел крепких и глубоких корней в Тмутаракани, да и сами местные жители не жаловали Киева, тяготились властной рукой киевского наместника.
Давыд и Володарь быстро овладели Тмутараканью, захватили там Ратибора, и казалось, что теперь Тмутараканское княжество прочно будет захвачено Ростиславичами и Давыдом. Но они продержались там только год.
В 1083 году по Руси от города к городу понёсся слух, что вновь появился в Тмутаракани исчезнувший некогда Олег Святославич. Прошло лишь небольшое время, и вслед за этим слухом выкатились из Тмутаракани князья-изгои и снова появились с повинной при Ярополковом дворе во Владимире-Волынском.
Олег действительно вышел из Византии, и не один, а с красавицей женой, знатной гречанкой Феофанией Музалон.
Женитьба молодого князя на знатной гречанке круто изменила судьбу пленника. Он приобрёл свободу, богатство. Но жизнь в изгнании тяготила Олега Святославича. Он рвался на родину, кипел от ненависти к предателям-хазарам, которые захватили его и выдали грекам. Все помыслы его были там, в Тмутаракани, и далее, в родном Чернигове. Олег не смог смириться с вечным изгойством, потерей всего, что имел он по княжескому рождению и княжескому закону.
В Тмутаракани его уже ждали друзья и приспешники, и едва Олег появился в городе, как Давыд и Володарь были схвачены и заточены в темницу. Город перешёл в руки Олега. Тут же немедля он послал своих дружинников к пленившим его хазарам, и вскоре повинные хазарские жители были казнены на главной площади города. Тмутаракань отпала от Всеволодова дома и перешла в руки Святославичей. Уже через некоторое время наряду с указами Олега, запечатанными его именной печатью, в Тмутаракани появились и грамоты за подписью его жены Феофании с греческой печатью, на которой греческими же буквами, многим знакомыми в Тмутаракани, было написано: «Господи, помози рабе твоей Феофании Музалон, архонтессе Руси».
И Давыд, и Володарь, отпущенные Олегом на свободу, придя во Владимир, не смирились со своим изгойством и стали готовиться к захвату города, который Ростиславичи считали своей законной отчиной. Из Перемышля, где жил Давыд, к Ростиславичам, обретавшимся в Теребовле, зачастили гонцы. Люди Ярополка советовали князю остерегаться выхода Ростиславичей и их измены.
Беспокойно было в те дни во владимиро-волынской земле.
Всеволод и Мономах сидели на сенях в загородном великокняжеском дворце, пили лёгкий, охлаждённый в погребе мёд, говорили про русские дела. Всеволод постарел, ссутулился, стал будто бы меньше ростом, теперь стройный, сухой
Мономах не прекословил отцу. Он, не слезавший в последние годы с боевого коня, видел, что Русь стоит на пороге новых невзгод. Слишком частыми стали выходы половцев. Приводимые на Русь враждующими князьями, они давно уже превратили русские земли в постоянное место для получения добычи. До тех пор пока Русь будет расколота на враждующие столы, покой не придёт в русские земли.
Он понимал, что жизнь на Руси запутывается всё больше, но ему казалось, что вот пройдёт ещё один поход, придёт ещё одна победа, исчезнет ещё один изгой-соперник, сгинет ещё один половецкий хан — ненавистник Руси, и наступит желанный покой, к которому он тянулся всей душой. Но покой не приходил, нужно было вновь садиться на коня. Что-то надо было делать, война шла нескончаемая. Но отец молчал. Он старел, но сидел в Киеве неколебимо, и ему было покойно. Пусть дерутся Ростиславичи с Изяславичами, усмехался он, когда ему доносили о распрях во владимиро-волынской земле. А если наступит большая брань, то у него есть Мономах — лучший ныне на Руси меч. Он был доволен, что при нём Русь жила в дружбе и любви с окрестными странами и каждой из них, кажется, была нужна.
В Византии престол захватил Алексей I Комнин, который пытался спасти италийские владения империи от натиска норманнов Гюискара, но дважды был разбит ими. В подвластной Болгарии постоянно зрели бунты, на Балканском полуострове против власти Византии поднимались другие славянские народы, мятежи потрясали критские и кипрские владения империи. Печенеги, теснимые половцами, проникли во Фракию и даже заняли Филиппополь. С востока продолжали наседать турки-сельджуки, а половцы всё теснее смыкали кольцо вокруг северо-черноморских и крымских владений Византии. Постоянная угроза исходила и из русской Тмутаракани, где один за другим появлялись беспокойные и смелые князья. Комнин в согласии со Всеволодом — давнишним другом Византии — на время обезопасил Тмутаракань, а половцы подходили всё ближе и ближе к границам империи, и с севера над Византией нависла новая страшная опасность, в борьбе с которой Русь была желанным союзником. Митрополит Иоанн чуть не каждодневно говорил великому князю о пользе дружбы с великой империей. Митрополичий двор кишел греками. В Печёрском монастыре это давление Византии вызывало всё большее недовольство.
Занятая междоусобной борьбой Польша на время забыла о русской границе, и новый польский властелин Владислав старался заручиться поддержкой если не Киева, то хотя бы Волыни, где всегда сидели князья, дружественные Польше. Его сыновец Мешко женился на сестре Ярополка Евдокия, и это ещё более укрепило мир и любовь между Волынью и Польшей.
Искал дружбы Всеволода и германский император Генрих IV. Он не прекратил борьбы против папы Григория VII, но готовился к ней более основательно, и вскоре в Равенне был провозглашён новый папа, или, как его называли в западных странах, антипапа, — Климент III. Генриху IV и Клименту III нужен был союз с сильными окрестными странами, и вот уже легат нового папы появляется в Киеве при митрополичьем дворе. Но Иоанн II, преданный Византии и подозрительно относящийся к русско-немецкому сближению, холодно встретил папского посланника.