Владимир Набоков: американские годы

Бойд Брайан

Вера Набокова разделяла с мужем наслаждение миром и веру в щедроты воображения. Но если сам Набоков был откровенно жизнерадостен и оптимистичен, она нередко предпочитала, по собственному признанию, первым делом вникнуть в худшую сторону вещей. Возможно, этим вторым изменением в искусстве Набокова, произошедшим за год-два после женитьбы, — испытанием положительных начал посредством явственного их отрицания, производимого лишь для того, чтобы вновь утвердить их на более сложном уровне, — он также обязан близости жены.

Набоков создает Вадима как отрицание себя самого, не чтобы посрамить персонажа, которого сам же он и сделал неполноценным в сравнении с собой, не чтобы высмеять превратное понимание его жизни, порожденное якобы бессердечностью многих его книг, но скорее чтобы оценить собственную потребность

в испытании своего искусства и счастья, сопоставив их с тем, что им явственно противоположно. Он говорит нам, что даже человек, подобный Вадиму, испытавшему пожизненное одиночество и безнадежное томление, может найти — в жизни или за ее пределами — покой и счастье, может отыскать путь за пределы собственного «я», к свободе, большей, нежели свобода любви, способ совершить невообразимый переход от времени, направленного вперед, ко времени со свободным входом в прошлое, способ избавиться от страха, что он — лишь тень некой стоящей за ним силы. И именно «ты» помогает Вадиму расстаться с худшими из его опасений, возвращает его к своему «я» и указывает путь за пределы оного.

В лишенном до этого мига любви мире «Смотри на арлекинов!» единственную связь между любовью и искусством образуют, похоже, списанные с событий Вадимовой жизни эротические пассажи, которые он рассыпает «подобно подгнившим сливам» по страницам своих книг. Теперь же «ты» раскрывает подлинную, бесценную связь между любовью и искусством: в сути своей и та, и другое предлагают средства выхода за рамки человеческого «я». И в самом прозрачном смысле эта «ты» также является Верой Набоковой, ставшей прежде «ты» в «Память, говори». Роман, казавшийся неизлечимо нарциссическим, оборачивается долгой любовной песнью, не становящейся, при всей ее шутливости, менее страстной.

ГЛАВА 27

Вопросы, оставшиеся без ответа: Монтрё, 1974–1977

Я… еще не закончил доить свой ум.

Интервью, 1974

Вы, кажется, сказали, что он застрелился. Это было бы куда романтичнее. Я разочаруюсь в вашей книге, если все закончится в постели.

«Подлинная жизнь Себастьяна Найта»¹

I

Вначале апреля 1974 года Набоков закончил «Смотри на арлекинов!», но еще до этого ему не терпелось приступить к новой книге. В марте Вера написала Аппелям, собиравшимся летом в Монтрё, что приехать лучше до августа, так как после Набоков, вероятно, будет занят новым романом. В конце апреля он подписал новый договор с издательством «Макгроу-Хилл» на шесть книг в течение последующих четырех лет: «Смотри на арлекинов!» должен был выйти сразу же, последний том русскоязычных рассказов в английском переводе через год, следующий роман через два года, собрание русскоязычных пьес до конца 1976 года, его лекции и новые переводы из русской поэзии девятнадцатого и двадцатого века до конца лета 1978 года. В начале мая Набоков написал Фреду Хиллзу, главному редактору «Макгроу-Хилла», что его «план нового романа на следующий год вырисовывается достаточно четко», поэтому он хотел скорейшей публикации «Смотри на арлекинов!» — чтобы два романа вышли с максимальным интервалом².

Особенность набоковского творческого метода заключалась в том, что он всегда продумывал книгу от начала до конца прежде, чем начать переносить ее на бумагу. Свой последний роман, «Подлинник Лауры», он вынашивал три года, но болезни и иные неурядицы привели к тому, что он успел записать на своих рабочих карточках лишь считанные обрывки сложившейся в воображении картины.

В течение года до того, как он сделал первый шаг в сторону смерти, многочисленные дела отвлекали Набокова от новой книги. Через два дня после окончания работы над чистовиком «Смотри на арлекинов!» приехал Ледиг Ровольт с немецкими переводчиками «Ады» — в третий и последний раз, и Набоковы просидели с ними восемь дней. Холодная весна обострила хроническую невралгию, но творческая энергия Набокова по-прежнему била ключом³. Нервы его еще были натянуты как струны после напряженной

работы над окончанием «Смотри на арлекинов!», но в течение месяца до и после своего семидесятипятилетия он сочинил несколько шахматных задач. Три недели спустя он записал первую идею еще одного нового романа: «Вдохновение. Сияющая бессонница. Аромат и снега возлюбленных альпийских склонов. Роман без я, без он, но с рассказчиком, скользящим глазом, подразумеваемым повсюду»⁴.

В мае Набоков перечитывал письма Эдмунда Уилсона, чтобы послать их Елене Уилсон, собиравшей корреспонденцию мужа для «Писем о литературе и политике». Набоков написал ей: «Мне не нужно рассказывать Вам, с какой болью я перечитывал послания, относящиеся к ранней, светозарной эпохе нашей переписки» и предложил опубликовать отдельной книгой переписку Набокова — Уилсона сороковых — пятидесятых годов⁵.

21 мая Анри Хелл и Бернар де Фаллуа из французского издательства «Файяр» привезли долгожданный перевод «Ады», выполненный Жилем Шаином; они надеялись, что книга станет литературным событием весеннего сезона. Набоков немедленно принялся проверять перевод, с началом которого ознакомился еще в 1971 году — после долгих поисков хорошего переводчика. Шаин пережил нервный срыв, переводя такой длинный и сложный роман такого требовательного автора — который счел перевод сумбурным⁶.

Чтобы как можно скорей вычитать корректуры «Смотри на арлекинов!», Набоков отказался от летнего отдыха в Италии и предпочел остаться в благонадежной Швейцарии, забронировав комнаты в Церматте на июнь и июль. Отобрать словари и тексты, потребные для работы над срочными корректурами и переводами во время «отпуска», оказалось адски тяжелой задачей: «Мои сложные сборы в дорогу, — писал Набоков в дневнике, — странно соотносятся с моими муками над сочинением предложения». 5 июня Набоков отправился на такси в отель «Мон Сервен» в Церматте. Неделю спустя туда же приехала Вера⁷.

Набоков ловил бабочек — когда позволяли переменчивая погода и его огромная занятость. Две дневниковые записи показывают, что он привез с собой и другие атрибуты своего мира. Зарисовав силуэт пика Маттерхорн, он подчеркнул его сходство со стилизованным профилем Пушкина — столько раз начертанным на полях черновиков самим поэтом — и написал короткое стихотворение о Пушкине и смерти. Другая дневниковая запись показывает, что Набоков замечал и ту сторону жизни, в пренебрежении которой его упрекали некоторые читатели:

Услышал с балкона молодую грустную женщину (весь день отволакивавшую сено из одной хибарки в другую, напротив юж. фасада «Мон Сервена»):

La vie? (Крича.) Mais quelle vie? Toi tu dors ou tu bois. Moi je travaille, je travaille. C'est ma vie! [250] ⁸

В конце июня Фред Хиллз привез верстку «Смотри на арлекинов!». Как и другим посетителям, Набоков показался ему

совсем не похожим на свой страшный образ в литературных кругах — совершенно очаровательным, приветливым, светским, готовым обсуждать любой предмет с легкостью и удовольствием. Отчасти его обаяние состояло в том, что, когда вы оставались с ним наедине, он заставлял вас почувствовать себя умнее и речистее, чем вам казалось прежде. На какое-то время он ставил вас в положение равного себе… Никогда не теряя ощущения личного и характерного, он обладал способностью возвысить тему беседы до уровня общей идеи. Беседовать с ним было как танцевать вальс в царстве идей, постоянно меняя партнеров. Любая попытка застрять на одной теме вызывала у него раздражение.

250

Жизнь? <…> Да какая жизнь? Ты спишь или пьешь. Я же — работаю, работаю. Вот моя жизнь! (фр.)