Владимир Набоков: американские годы

Бойд Брайан

В конце года Набоков услышал от Карла Проффера о процессе Владимира Марамзина, о конфискации и сожжении его книг, среди которых был русский перевод «Лолиты». Набоков послал телеграмму в Ленинградское отделение Союза писателей: «С ужасом узнал, что еще один писатель замучен только за то, что он писатель. Необходимо немедленно освободить Марамзина, чтобы предотвратить новое ужасное преступление»²⁰.

В середине сентября 1974 года в Монтрё побывал Виктор Некрасов — и Набоков впервые познакомился с писателем, выросшим в Советском Союзе. Месяц спустя приехал Владимир Максимов, который больше пришелся по вкусу Набокову²¹. Между визитами Некрасова и Максимова к Набоковым должны были приехать Солженицын с женой.

В августе Набоков прочитал «Архипелаг ГУЛАГ», в котором

Солженицын упоминал строгий запрет в Советском Союзе на все, что было связано с интеллектуальной жизнью русских эмигрантов, — например, на «небывалого» писателя Набокова-Сирина. Отношение Набокова к Солженицыну и к «Архипелагу ГУЛАГ» было более сложным: «Его стиль — набор колоритных газетных штампов, аморфный, многословный и изобилующий повторениями, однако отнюдь не лишенный ораторской силы. Неколебимое достоинство этого сочинения — беспощадная историческая правда, уничтожающая самодовольство старых ленинистов»²².

Узнав о переезде Солженицына на Запад, Набоков тут же написал ему, пригласив приехать в Монтрё. Осенью 1974 года Солженицыны жили в Цюрихе и собирались в путешествие; их маршрут пролегал через Монтрё. Солженицын сообщил Набокову предполагаемую дату приезда, Набоков записал в дневнике «6 октября, 11.00. Солженицын с женой», не подозревая о том, что Солженицын ожидал подтверждения их встречи. По словам Майкла Скэммела, биографа Солженицына,

ко времени отъезда из Цюриха Солженицыны не получили ответа на свое письмо, и, хотя они каждый день звонили домой, к моменту, когда они добрались до Монтрё, встреча так и не была подтверждена. Теряясь в догадках, что означает это молчание, они доехали до отеля, проползли мимо подъездной дорожки, обсуждая, стоит заезжать или нет, и в конце концов решили не останавливаться, боясь, что Набоков болен или у него есть другая веская причина не встречаться с ними в тот день.

Две недели спустя Набоковы рассказали приехавшему в Монтрё Максимову, что заказали обед на четверых в отдельном зале и более часа ждали Солженицыных. Они все еще переживали и строили догадки, почему Солженицыны так и не появились. Вскоре после этого Максимов побывал у Солженицыных, узнал о том, что произошло, и тут же позвонил Набокову, чтобы разъяснить, какое вышло недоразумение. Однако, как пишет Скэммел, «два главы ордена так и не поговорили друг с другом, так никогда и не встретились»²³.

III

В начале октября Набоков начал переводить русские рассказы для своего последнего сборника «Подробности заката». Дмитрий подготовил черновой перевод нескольких рассказов, Набоков переводил все остальные. Главной задачей на зиму оставался горемычный французский перевод «Ады». Набоков ощущал необходимость расправиться со всеми переводами прежде, чем садиться за новый роман, «который продолжает еженощно добавлять пару часов к моей привычной бессоннице». В конце ноября он вновь плотно занялся французской «Адой», работая каждое утро с шести до девяти, а иногда и еще по два часа после обеда, чтобы управиться до января, одновременно стараясь закончить «Подробности заката», которые должны были поспеть к тому же сроку, и проверяя обычное количество корректур. Время от времени в поисках точного французского эквивалента он затрачивал на одну фразу даже больше тех двадцати минут, которые обычно уходили на одну страницу. Французскому издателю Набоков написал: «Итальянский перевод бедной девочки был b^acl'ee [253] , бездумно, бездарно слеплен менее чем за два месяца. Немецкий созревал годы, причем издатель и переводчик приезжали сюда для многочисленных обсуждений. Но именно французской „Аде“ я даю кровь моего мозга, и я не остановлюсь, пока не достигну личной иллюзии совершенства» ²⁴ .

253

Халтурный (фр.).

Увидев, как медленно продвигается работа, Набоков ускорил темп и к концу декабря практически целыми днями корпел над «Адой». За окнами не упало ни единой снежинки — стояла самая теплая зима с тех пор, как Набоковы поселились в Монтрё. В «Монтрё паласе» же атмосфера была суровой. Семидесятипятилетний Набоков вставал в шесть утра и работал целый день, после

обеда садясь за «Подробности заката», даже приучил себя быстро ужинать в половине седьмого, чтобы потом вернуться в свой кабинет к «Аде». Долгие часы работы и жесткие сроки — беспокоившие Набокова главным образом из-за того, что они отвлекали его от «единственной вещи, которая для него важна: его новой книги» — по словам Дмитрия, стали основным фактором, подорвавшим здоровье его отца в последние два года жизни²⁵.

Во второй половине февраля 1975 года Набоков закончил править французский перевод «Ады», но и тут было не до отдыха — в марте и апреле ему предстояло проверять корректуры, чтобы книга ушла в печать в мае. Любопытно, что, несмотря на всю эту напряженную работу, в апреле Набоков еще подумывал о том, чтобы взяться за более трудную задачу: в одиночку перевести «Аду» «на русский — не совжаргон и не совгазетный штамп, но романтичный и точный русский язык»²⁶.

В конце 1974-го Тедди Коллек, мэр Иерусалима, пригласил Набокова посетить Израиль в качестве официального гостя. В ответ Набоков пошутил, что с удовольствием половит бабочек в горах Моава, и ждал, когда у него появится время воспользоваться приглашением. В апреле 1976 года он забронировал апартаменты в «Мишкенат Шаананим», историческом здании, предназначенном для приезжающих художников и ученых, на апрель 1977 года, но когда настал срок, Набоков уже мог путешествовать только в карете скорой помощи²⁷.

Приглашение Коллека стало для Набокова призрачной возможностью побега от бесконечных дел, накопившихся за зиму 1974–1975 годов. Справляться с делами стало еще труднее, чем прежде, поскольку Вера начала глохнуть, а ее секретарша заболела²⁸.

Литературный трастовый фонд, созданный Набоковым за пятнадцать лет до этого, чтобы облегчить бремя налогов, оказался больше не нужен, и было принято решение его ликвидировать. После того как все формальности были улажены, в благодарность Набоков послал своему другу и доверенному лицу Уильяму Макгвайру целый ящик «Шива Регал»²⁹.

Нужно было что-то делать с книгой Филда. Нью-йоркские адвокаты Набокова пригрозили Филду, что не позволят ему цитировать неопубликованные набоковские материалы, и в начале 1975 года начали переговоры с редактором Филда из «Вайкинга». В течение последующих пятнадцати месяцев им удалось заставить Филда изъять из текста или исправить практически все абзацы, наиболее неприятные Набокову³⁰.

Серьезно беспокоили его и задержки в получении гонораров от издательства «Макгроу-Хилл», особенно за иностранные права. Эти задержки отчасти объяснялись невероятно сложными бухгалтерскими процедурами в издательстве, но Набоков подозревал, что издатель просто охладел к нему. «Прозрачные вещи», «Твердые убеждения» и «Лолита: киносценарий» продавались плохо. Роман «Смотри на арлекинов!» был опубликован осенью 1974 года. Критики реагировали на него по-разному: любители Набокова оценили книгу не слишком высоко, зато пустозвоны расхвалили до небес, сочтя менее непонятной, чем «Ада» или «Прозрачные вещи». Роман был выдвинут на Национальную книжную премию, но все равно продавался довольно вяло. «Макгроу-Хиллу» пришлось затянуть поясок, в результате чего оно потеряло свой и прежде скудный аппетит к художественной литературе. Издательство даже не слишком стремилось рекламировать Набокова: из-за инфляции, обменного курса, заложенного в договор, и падения доллара книги Набокова практически не приносили его издателям прибыли³¹.

Набоковым не нравилось то, что им все время приходилось иметь дело с разными представителями «Макгроу-Хилла» — они предпочли бы вести всю переписку через Беверли Лу, руководителя отдела смежных прав и ответственного редактора. Беверли Лу дважды в год бывала в Европе, но не решалась назначить встречу с Набоковыми. Однако после того, как осенью 1974 года Вера Набокова заметила, что Лу следовало бы заехать к ним в гости, та восприняла это как приказ и в середине апреля 1975 года впервые появилась в Монтрё. Они должны были встретиться в главном вестибюле отеля. Кроме Набокова, шагавшего взад-вперед, в вестибюле никого не было. Он никогда прежде не видел Лу и не знал, что у нее азиатская внешность, но тут же признал ее и расположил к себе. С тех пор Набоковы принимали Лу почти что как члена семьи³².