Владимир Набоков: русские годы

Бойд Брайан

Нужно отметить то уникальное положение, которое «Дар» занимает среди всех произведений Набокова. За пять лет, ему предшествующих, Набоков написал шесть самостоятельных романов. Работа над «Даром» заняла у него пять лет и вызвала в его творческом сознании такие мощные отзвуки, что они не затихали несколько десятилетий: рассказ «Круг», написанный в январе 1934 года и остающийся в орбите Федора; неопубликованное лепидоптерологическое «Второе приложение к „Дару“» 1939 года; протест против смертной казни в «Приглашении на казнь», перекликающийся с протестами Николая Гавриловича Чернышевского, но ставящий его метод социально-критического реализма с ног на голову; реальная набоковская автобиография, напоминающая выдуманную автобиографию Федора; «Событие», которое, отталкиваясь от образа Федора как художника-героя, изображает

художника-труса; пародийная биография писателя в «Подлинной жизни Себастьяна Найта»; «Волшебник», реализовавший щеголевскую идею книги о мужчине, который женится на вдове, чтобы овладеть своей будущей падчерицей; наконец, задуманный второй том «Дара», который превратился в «Solus Rex», еще один роман большого масштаба. «Волшебник» и «Solus Rex», в свою очередь, становятся прототипами «Лолиты», с одной стороны, и романов «Под знаком незаконнорожденных» и «Бледный огонь» — с другой. В «Даре» можно увидеть истоки почти всех основных художественных замыслов Набокова за тридцать лет. Еще один любопытный факт. Два крупных русских произведения, задуманных Набоковым после «Подлинной жизни Себастьяна Найта», — «Волшебник» и «Solus Rex» — потерпели бедствие и были спасены, только когда Набоков превратил их в гораздо более пригодные к плаванию английские галеры — «Лолиту» и «Бледный огонь». Создается впечатление, что первый англоязычный роман Набокова высвободил что-то в его судьбе или что-то сместил в его художественном сознании, из-за чего он смог полностью осуществить свои последующие русские замыслы только после их алхимической перегонки на английский язык.

VIII

В апреле 1940 года, после нападения Германии на Норвегию, заголовки французских газет пестрели вопросительными знаками: «Кто следующий? Швеция? Голландия? Румыния? Югославия?» Никто, однако, не подумал назвать Бельгию и Францию. Но, не дожидаясь нового наступления немцев, нацелившихся на Париж, Набоковы готовились к отъезду. К 20 апреля Набоков получил все паспорта и надеялся в течение недели заручиться американской визой⁵⁰.

После того как Франция отказалась предоставить ему разрешение на работу и тем самым обрекла его семью на полунищенское существование, после того как французские чиновники сделали все, чтобы затруднить его отъезд в Америку, Набоков не питал большой любви к этой стране, куда он попал не по своей воле. У него не было ни малейшего желания идти во французскую армию, оставив на произвол судьбы жену и сына, которые, как иностранцы и как евреи, подвергались смертельной опасности в любом государстве, бессильном перед немецкой военной мощью. После Перл-Харбора Набоков, уже ощущавший себя лояльным гражданином Америки, повел себя по-другому и, хотя США вторжение едва ли грозило, хотел пойти добровольцем в армию. Однако в настоящий момент он видел свой долг в том, чтобы вывезти из Франции жену и сына⁵¹.

В Нью-Йорке HIAS — организация, занимающаяся спасением евреев, зафрахтовала судно для перевозки беженцев. Во главе организации стоял старый друг набоковского отца Яков Фрумкин, который сохранил, как и многие другие евреи из России, благодарную память о покойном Владимире Дмитриевиче, смело выступавшем против кишиневских погромов и дела Бейлиса, и с радостью вызвался помочь его сыну, предложив ему билет за половину стоимости⁵².

Теперь, когда Америка, казалось, уже маячила за горизонтом, Набоков начал записывать в тонких ученических тетрадях наброски будущих лекций, из которых сохранились лишь отрывочные фрагменты о Тургеневе и «Анне Карениной». Он сообщил Карповичу, что уже приготовил годичный курс лекций по русской литературе и теперь читает их стенам своей комнаты. Позднее он вспоминал, что его заметки к лекциям заняли около двух тысяч страниц⁵³.

Приближался отъезд, и, по словам Дмитрия Набокова, вся семья волновалась, как перенесет непростое путешествие порыв вдохновения, необходимый для «Solus Rex»⁵⁴. Опасения оказались ненапрасными: Набокову пришлось уложить в чемоданы и на долгие годы забыть не только рукопись «Волшебника» и незаконченного «Solus Rex», но и свою славу писателя-эмигранта.

Двадцать лет спустя, когда «Волшебник» переродился в «Лолиту», a «Solus Rex» перерастал в «Бледный огонь», Набоков снова пересек Атлантический океан — теперь уже на лайнере, в библиотеке которого красовалась на полке «Лолита» и вышедший в ее кильватере первый перевод сиринского романа. Набоков путешествовал как знаменитый американский писатель, которого ждали в Европе триумфальное турне и череда великолепных приемов в честь выхода в свет французского, английского и итальянского изданий самого знаменитого из его романов.

Весной 1940 года все это невозможно было предвидеть. Во-первых, Набоковым недоставало 560 долларов, чтобы заплатить за билеты, — суммы, которую они сами никогда не сумели бы собрать. Одна меценатка, некая госпожа Маршак, организовала благотворительный вечер, на котором Набоков читал — среди прочего — подходящий случаю рассказ «Облако, озеро, башня». Алданов и Фрумкин представили его нескольким состоятельным евреям, которые смогли помочь ему деньгами. Многие из старых друзей Набоковых тоже внесли свою долю, и наконец билеты были куплены⁵⁵.

Во вторую неделю мая немцы оккупировали Голландию, Бельгию и Люксембург и совершили первый воздушный налет на Францию, в результате которого было убито и ранено более ста человек. К 15 мая они перешли в нескольких местах французскую границу, и главнокомандующий французской армией предупредил свое правительство, что он не может гарантировать безопасность Парижа дольше одного дня. Пришла пора прощаться. Набоков зашел к Керенскому, у которого застал Бунина и Мережковских. К этому времени он уже более или менее помирился с женой Мережковского Зинаидой Гиппиус, которая даже готова была признать его талант. Однако она вызвала у него раздражение вопросами: «Вы уезжаете в Америку? Почему вы уезжаете? Почему вы уезжаете?» Гиппиус стала убеждать Набоковых ехать в Кале на автобусе, ибо, по слухам, все поезда были реквизированы французской армией для переброски войск. Набоков тепло попрощался с Керенским, учтиво — с Буниным и спустился по лестнице вместе с похожим на пророка чернобородым Мережковским и накрашенной Гиппиус⁵⁶. Русской эмигрантской культуре, какой он ее знал, оставалось жить меньше месяца.

Часть своих книг и бумаг вместе с коллекцией европейских бабочек Набоков уложил в плетеный сундук и оставил у Фондаминского, в большом сухом подвале его дома. В июне, когда немцы вошли в Париж, вещи Фондаминского были разграблены, коллекция бабочек уничтожена, а бумаги выброшены на улицу. Племяннице Фондаминского удалось подобрать большую часть бумаг, и долгие годы они пролежали в угольном погребе, пока в 1950 году не попали к Набоковым в Америку⁵⁷. Фондаминский был арестован и умер в концентрационном лагере. Брата Набокова Сергея, который часто заходил к ним на рю Буало, не было в городе, когда Набоковы уезжали из Парижа. Он тоже погибнет в немецком лагере.

В 1919 году судно, на котором Набоковы покидали Россию, из-за поломки задержалось с выходом в море и отчалило, уже когда большевики принялись обстреливать бухту из пулеметов. Теперь, накануне отъезда Набоковых из Франции, 19 мая, у Дмитрия поднялась температура. Врач Коган-Бернштейн сказала, что, если бы они могли поменять билеты, она бы посоветовала им не беспокоить больного, но, поскольку такой возможности не было, им ничего не оставалось, как ехать. Набоков боялся, что кто-нибудь обратит внимание на признаки лихорадки у Дмитрия и их не пустят на корабль⁵⁸. Они сдали ключи от квартиры на рю Буало — три недели спустя в их дом попала немецкая бомба — и отправились на вокзал⁵⁸.

Немцы наступали с такой быстротой, что пароход «Шамплен» уходил не из Гавра, как планировалось вначале, и не из Шербура, как было потом объявлено, а из Сен-Назера, порта, расположенного прямо под носом Бретонского полуострова. Набоковы с больным сыном ехали в спальном вагоне и всю ночь каждые четыре часа давали ему таблетки сульфамида. Утром они вышли из здания вокзала и направились к пристани: между родителями, держа их за руки, шагал совершенно здоровый мальчик⁵⁹.