Владимир Набоков: русские годы
Шрифт:
На следующий день группы кронштадтских моряков рыскали по улицам, занося революционный штык над буржуазной нечистью, — если выражаться языком того времени. Возможно, именно в то утро Владимир в кабинете отца барабанил по туго набитой боксерской груше, не думая о том, что пулеметные серии ударов могут показаться подозрительными, как вдруг какие-то до зубов вооруженные уличные бойцы через окно ворвались в дом, и лакею пришлось убеждать их, что молодой человек — не урядник в засаде75.
В ту тревожную осень Набоков по-прежнему ходил в Тенишевское училище. Это был бы его последний семестр, даже если бы большевики не захватили власть, но, вероятно, из-за переворота, — когда стало очевидно, что семье
Еще до большевистского переворота выборы в Учредительное собрание были назначены на 12 (25) ноября. Эти выборы, как ничто другое, выявили несоответствие между идеализмом либералов и демократических социалистов — между В.Д. Набоковым и всем, что он защищал, всем, чем восхищался в его политике его сын, и циничным манипулированием, которое принес в политику Ленин с его фанатическим стремлением к власти.
Одно из обвинений, которое Ленин предъявлял Временному правительству, состояло в том, что оно затягивает с проведением этих выборов. Действительно, подготовка к ним велась слабо, но на это были свои причины. Поскольку выборам предстояло определить основу политической и общественной организации России на следующее столетие, организаторы старались провести их со скрупулезной честностью и избежать их срыва в стране, где большинство населения было политически безграмотным и значительная его часть находилась на фронте. Комиссия по составлению Закона о выборах в Учредительное собрание была, к несчастью, удивительно нерасторопной и многочисленной, словно парламент, — но лишь из-за попытки политических идеалистов представить в ней как можно больше самых разнообразных групп. Первое заседание комиссии откладывалось не потому, что буржуазное Временное правительство затягивало всенародные выборы, но потому, что Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов слишком поздно выдвинул в нее своих представителей77.
После переворота В.Д. Набоков, возглавлявший редакционный комитет конференции, ожидал, что большевики развернут кампанию против Учредительного собрания. «Они оказались хитрее, — заметил он позднее, — …и в течение первого месяца после переворота они афишировали свое стремление к этому созыву». До разгона Учредительного собрания в первый же день его работы78 вооруженными матросами-большевиками оставалось еще два месяца, но в ноябре казалось, что выборы совершенно необходимы как противодействие октябрьскому перевороту. Выдвинутый в Учредительное собрание В.Д. Набоков, которому предстояло сыграть важную роль в проведении выборов, должен был задержаться в Петрограде.
Его семью, однако, ничто не удерживало в городе. Многие ожидали, что большевики продержатся не больше нескольких недель, и поскольку сами большевики не были уверены в своих силах, им приходилось действовать осторожно. Однако, хотя массовый террор был еще впереди, опасность революционной ненависти уже стала очевидной. Графиня С.В. Панина, одна из руководителей кадетской партии, предложила Набоковым пожить в Гаспре, ее поместье в Крыму, которое все еще оставалось свободным. Было решено Владимира и Сергея отправить первыми — как позднее вспоминал Набоков, причиной такой поспешности была опасность мобилизации в новую «красную» армию79.
2 (15) ноября, в свой последний день в Петрограде, Владимир написал последнее стихотворение на севере России, посвященное матери, — в нем он скорбел о том, что ей, быть может, больше не гулять среди берез любимой Выры. На Николаевском вокзале В.Д. Набоков провожал сыновей и, чтобы не терять времени в ожидании поезда, спешно писал в привокзальном буфете редакционную статью для «Речи» или какое-то
Мальчики ехали первым классом в спальном вагоне симферопольского поезда. У Владимира были с собой маленькие рукописные альбомы его стихов, недавно законченных или незавершенных, а также целая кипа белых книжечек поэтов-символистов. Вагон был жарко натоплен, и куколка сумеречной бабочки, которая семь лет пролежала у него в коробке, из-за необычного тепла неожиданно раскрылась81.
Где-то в середине России настроение испортилось: в поезд, включая наш спальный вагон, набились какие-то солдаты, возвращавшиеся с какого-то фронта восвояси. Мы с братом почему-то нашли забавным запереться в нашем купе и никого не впускать. Продолжая натиск, несколько солдат влезли на крышу вагона и пытались, не без некоторого успеха, употребить вентилятор нашего отделения в виде уборной. Когда замок двери не выдержал, Сергей, обладавший сценическими способностями, изобразил симптомы тифа, и нас оставили в покое82.
На третье утро, где-то недалеко от Харькова, Владимир, перешагнув через людей, храпящих на полу в коридоре, вышел на платформу подышать свежим воздухом. Он был в котелке и белых гетрах, а в руках держал принадлежавшую когда-то дяде Василию Ивановичу трость с круглым коралловым набалдашником в золотой коронообразной оправе. Набоков пишет:
Признаюсь, что будь я на месте одного из тех трагических бродяг в солдатской шинели, я бы не удержался от соблазна схватить франта, прогуливавшегося по платформе, и уничтожить его. Только я собрался влезть обратно в вагон, как поезд дернулся, и от толчка тросточка моя выскользнула из рук и упала под поплывший поезд. Особенно привязан к ней я не был (через пять лет, в Берлине, я ее по небрежности потерял), но на меня смотрели из окон, и пыл молодого самолюбия заставил меня сделать то, на что сегодня бы никак не решился. Я дал проползти вагону, сонным или насмешливым лицам, следующему вагону, третьему, четвертому, всему составу (русские поезда, как известно, очень постепенно набирали скорость), и, когда наконец обнажились рельсы, поднял лежавшую между ними трость и бросился догонять уменьшавшиеся, как в кошмаре, буфера. Крепкая пролетарская рука, следуя правилам сентиментальных романов наперекор наитиям марксизма, помогла мне взобраться на площадку последнего вагона83.
К 5 (18) ноября Владимир с Сергеем добрались до Крыма.
ГЛАВА 7
Преддверие изгнания: Крым, 1917–1919
…Вдруг, с неменьшей силой, чем в последующие годы, я ощутил горечь и вдохновение изгнания. Тут не только влияли пушкинские элегии и привозные кипарисы, тут было настоящее…
I
Дорога из Симферополя в Ялту плавно поднимается между рядами тополей к невысоким горам на скошенной юго-восточной стороне крымского ромба. Выйдя к побережью, она поворачивает направо и вьется вдоль крутых южных склонов, превращаясь в белое, как мел, шоссе, окаймленное кипарисами и низкими татарскими саклями из белого известняка. Вверху — поросшие кустарником крутые уступы, внизу амфитеатром поднимаются от моря пышные сады и парки. Утром 18 ноября 1917 года здесь проезжали Владимир и Сергей Набоковы — мимо ярких татарских повозок, через запруженные людьми татарские деревни — в имение Гаспра, расположенное в восьми километрах от Ялты.