Владимир Набоков: русские годы

Бойд Брайан

В 1901–1902 годах, поправляя здоровье, Лев Толстой, по приглашению графини С.В. Паниной, провел почти год у нее в Гаспре — небольшом, словно из детской книжки, замке с бойницами и двумя башенками по сторонам, похожими на шахматные ладьи. Навещавшие Толстого Чехов и Горький часто беседовали с ним внизу на террасе. С 1915 года здесь жил отчим хозяйки, Иван Ильич Петрункевич, некогда лидер, а ныне — уважаемый ветеран российского либерализма, основатель партии кадетов, выдающийся деятель Первой Думы, казначей «Речи». Графиня С.В. Панина, также видный член кадетской партии, предоставила своему соратнику В.Д. Набокову и его семье убежище в своем владении — более скромный белый домик для гостей, крытый черепицей и жестью, который стоял наверху, у самой дороги напротив фонтана. Фонтан сохранился до сих пор, а на месте домика построено новое здание.

Владимир был раздосадован тем, что в столь пленительное место, как Крым, — пленительное, разумеется, в энтомологическом смысле — он

приехал, когда период ловли бабочек уже давно прошел². Подобно большинству людей — в том числе и многим большевикам, — он ожидал, что новая власть продержится не более нескольких недель или, быть может, месяцев. Однако в действительности он так никогда и не вернулся к своей коллекции, оставленной в Выре, и прожил в Крыму от первых до последних бабочек 1918 года, успев застать даже их потомство весной 1919 года, прежде чем сжавшие страну большевистские тиски не вынудили Набоковых покинуть Россию навсегда.

С переезда в Крым началось насильственное отторжение Набокова от столь любимого им мира, в котором прошло его детство. Меньше чем через неделю в его стихах появились первые кипарисы, а еще через несколько дней — отцветающие магнолии, но ничто не могло заменить ему родные ели³. Однако судьба, как и всегда, благосклонная к Набокову, превращала любое препятствие на его пути в некую благоприятную возможность. Несмотря на сокрушительные перемены в его жизни, он продолжал двигаться в том направлении, которое уже было намечено. После окончания школы они с Сергеем должны были поступить в Оксфорд или Кембридж. Большевики выбрали такое время для переворота, что Владимир едва успел сдать в последний момент выпускные экзамены, а когда второе вторжение большевиков в Крым заставило Набоковых эмигрировать, они направились в Англию, где Владимир поступил в Кембридж, а Сергей — в Оксфорд. Владимир давно мечтал после окончания школы и до поступления в университет совершить лепидоптерологическую экспедицию в Среднюю Азию, быть может, вместе со знаменитым натуралистом Григорием Ефимовичем Грум-Гржимайло (который упоминается в «Даре» как один из соратников исследователя и путешественника Константина Кирилловича Годунова-Чердынцева), и, получив от дяди наследство, серьезно подумывал отправиться в путешествие в 1918 году⁴. Судьба забросила его в Крым — в места, напоминающие Малую Азию.

Крым показался мне совершенно чужой страной: все было не русское, запахи, звуки, потемкинская флора в парках побережья, сладковатый дымок, разлитый в воздухе татарских деревень, рев осла, крик муэдзина, его бирюзовая башенка на фоне персикового неба; все это решительно напоминало Багдад⁵.

Следующей весной эта новая для Владимира лепидоптерологическая зона открыла ему свои сокровища и снабдила материалом для его первой научной публикации⁶. Полный разрыв Набокова с прошлым, предвестием которого стало бегство в Крым, имел гораздо большее значение для его искусства, определив его главную тему — абсурдность нашей неспособности вернуться в собственное прошлое.

Чуть позже, в том же 1917 году, возможно, на крымской вилле, где он жил вместе с братом, Владимир принялся составлять свои первые шахматные задачи — занятие, ставшее впоследствии второй внелитературной страстью, клапаном для избыточной творческой энергии, площадкой для отработки художественной стратегии⁷. Набоков не был столь блестящим собеседником, или шахматистом, или игроком в русский скрэббл, как того можно было бы ожидать. Чтобы расположить фразу, шахматную фигуру или анаграмму элегантно, изящно, экономно, придав им необходимую двойственность или — тем более — множественность значений, ему требовалось время — или частица вечности. Набоков обнаружил, что составление шахматных задач требует того же напряжения мысли, что и сочинение стихов, — фокусировки душевных лучей, которая способна прожечь само время. Как сам Набоков блестяще объясняет в своей автобиографии, он пришел к мысли, что отношение между романистом и читателем подобно отношению между составителем шахматных задач и воображаемым разгадчиком⁸. Когда он сочинял шахматные задачи или стихи, отсутствие непосредственного партнера скорее раскрепощало, чем сковывало его. Если в беседе или шахматной игре партнеры подвластны времени, то в этом случае они могут преодолеть время усилием своего воображения, подобно прыжку шахматного коня. Разумеется, восемнадцатилетний Набоков не мог еще сочинять стихи и задачи, удовлетворявшие этому критерию. Но не будь у него такого склада ума, для которого шахматные задачи есть приглашение к творчеству, и не пройди он школу шахматной композиции, он никогда бы не написал свои зрелые шедевры, где тщательно обдуманное согласование отдельных частей сбивает замки на дверях времени.

Володя и Сергей недолго оставались в Гаспре одни. В течение 1917

года настоящий поток аристократов и интеллигенции из столиц хлынул на русскую Ривьеру. В начале года в ту же усадьбу, что и Набоковы, приехала певица Анна Ян-Рубан, племянница Петрункевича, с мужем Владимиром Полем — пианистом и композитором. Неподалеку в Ялте поселились другие члены набоковского клана. Старший брат Владимира Дмитриевича Сергей с семьей (Сергеевичи), которых Володя довольно хорошо знал, жили в Крыму с 1915 года. Дети старшего брата В.Д. Набокова Дмитрия (Дмитриевичи) с матерью (Лидией, урожденной Фальцфейн) и ее вторым мужем (Николаем фон Пейкером) сначала показались Владимировичам чужими и, в свою очередь, нашли Владимира высокомерным и чопорным, пока не познакомились с ним ближе весной 1918 года. И всего через несколько дней после приезда Владимира и Сергея в Гаспру к ним присоединилась мать с сестрами, которые из всего семейного состояния привезли с собой лишь некоторые драгоценности, спрятанные в жестянках с туалетным тальком⁹.

II

В Петрограде В.Д. Набоков, быстро теряя надежды на успех, участвовал в работе различных организаций, оппозиционных большевикам: Центральном комитете партии кадетов, Петроградской городской думе, в недавно организованном Комитете спасения родины и революции, состоявшем в основном из социалистов. Как член Всероссийской комиссии по выборам в Учредительное собрание, 9 (22) ноября он опубликовал воззвание к народу России. В воззвании говорилось, что попытка захвата власти, которая привела к дезорганизации, анархии и террору, приостановила работу Комитета. Необходимо, однако, использовать малейшую возможность для проведения выборов в Учредительное собрание, на которое возлагает надежды вся страна. Срыв выборов, писал В.Д. Набоков, — это преступление против страны¹⁰. В ответ большевики закрыли газеты, напечатавшие эту прокламацию, и разгромили редакцию «Речи». Несмотря на все беспорядки, выборы состоялись в намеченные сроки — 12–14 (25–27) ноября, и, поскольку большевики не смогли фальсифицировать их результаты, значительное большинство мест в Собрании обеспечили себе эсеры¹¹. Против большевиков проголосовало более трех четвертей всех избирателей.

23 ноября (6 декабря) большевистский прапорщик по приказу, подписанному Лениным, арестовал «кадетскую» комиссию по выборам прямо на ее утреннем заседании. В течение пяти дней В.Д. Набокова вместе с его коллегами (человек 12–15) держали под стражей в узкой, низенькой, тесной комнатке в Смольном. Вечером пятого дня лохматый матрос объявил «именем народной власти», что они свободны. Даже арест и заключение не нарушили присущего Владимиру Дмитриевичу спокойствия, и прямо из-под ареста он поспешил в Мариинский дворец на благотворительный спектакль в пользу Литературного фонда, председателем которого он по-прежнему являлся. На следующий день должно было начать работу Учредительное собрание; явившись утром в Таврический дворец на заседание комиссии по выборам, Владимир Дмитриевич узнал, что лидеры кадетов, графиня С.В. Панина, А.И. Шингарев, Ф.Ф. Кокошкин и князь П.Д. Долгоруков, несколько часов назад арестованы. Хотя комендант приказал комиссии разойтись и в зал были введены вооруженные солдаты, члены комиссии продолжили свою работу, ожидая, что их с минуты на минуту начнут разгонять силой. Однако им позволили закончить заседание, и, «исчерпав все предметы», они разошлись, условившись собраться на другой день¹².

29 ноября в 10 часов утра Владимир Дмитриевич вышел из дому и по дороге прочел декрет об аресте и привлечении к суду всех руководителей кадетов — «партии врагов народа» [46] . В тот день друзья уговорили его уехать в Крым. Ему повезло: «по невероятной случайности» он получил в конторе спальных вагонов билет 1-го класса и место до Симферополя. Опасаясь нового ареста, он не вернулся домой и по телефону отдал распоряжения слуге, который принес в условленное место заплечный мешок с вещами. Снарядившись таким образом, Владимир Дмитриевич уехал из Петербурга ¹³ .

46

Намек на официальное название кадетской партии — Партия Народной Свободы.

3 (16) декабря В.Д. Набоков прибыл в Гаспру. Наслушавшись рассказов отца о событиях в столице, возмущенный Владимир в тот же день написал стихотворение «К свободе» (ныне печатающееся вторым в сборнике его избранных стихов):

И, заслоняя взор локтем окровавленным, обманутая вновь, ты вновь уходишь прочь, а за тобой, увы, стоит все та же ночь¹⁴.

III