Владимир Набоков: русские годы
Шрифт:
обирались, выравнивались отражения окон, вся бездна распадалась на бледные и темные квадраты, и в тот миг, что Лужин разжал руки, в тот миг, что хлынул в рот ледяной воздух, он увидел, какая именно вечность угодливо и неумолимо раскинулась перед ним.
Лужин не может убежать ни от самого себя, ни от потребности в защите, ни от присущей ему комбинационной зоркости, из-за которой шахматы и заполнили его жизнь с такой естественностью.
В последние несколько месяцев те уникальные умственные способности, которые ведут его к трагедии, поднялись на головокружительную высоту. Мальчиком он отгораживался от жизни ради шахмат. Взрослым мужчиной он позволил жене слегка приоткрыть для него мир. И в этот момент он начинает искать комбинации и стратегии не только на шахматной доске, но и в реальной жизни. Это было бы похоже на безумие, если бы не тот факт, что он
В начале «Защиты Лужина» перед нами мир, в котором ценится отдельное и непредсказуемое: замшевые шлепанцы, колокольчики, расцарапанные коленки, странный пукающий звук, который мальчик издает, зарыв лицо в подушку, его удивление оттого, что он будет называться Лужиным, его обреченный на неудачу побег в семейную усадьбу. Медленно, но неумолимо этот мир, который столь щедро воздает единичному, заполняется узорами, и собственная странная индивидуальность Лужина в свою очередь позволяет ему разглядеть те же узоры, которые привносятся в его мир извне. Быть может, по мнению Набокова, несмотря на всю торжествующую независимость элементов в мире, некая потусторонняя сила оттискивает свою печать на множестве случайностей.
IV
В «Защите Лужина» Набоков научился складывать одну часть мира с другой, отбирая детали, контролируя углы зрения, перемещая фокусы, множа узоры с быстротой, экономией, плавностью и гармонией, на которые не часто способна литература. Мастерски владея соотношением частей, он довел классическое повествование до нового уровня совершенства.
Настала пора перейти от поверхностного уровня набоковского искусства, который сам уже выходит далеко за рамки литературного стиля, — к его глубинам. Дело в том, что в «Защите Лужина» Набоков также переосмысливает отношения между автором и читателем и впервые заявляет здесь о себе как об одном из великих новаторов художественной литературы. Позднее он скажет, что если в шахматной задаче борьба ведется не между черными и белыми фигурами, но между составителем задачи и ее гипотетическим отгадчиком, то в романе главная драма кроется скорее не в конфликте между его действующими лицами, а в схватке между его автором и читателем. Возможно, шахматная аналогия пришла ему на ум потому, что именно в «Защите Лужина» он впервые задает читателю задачи — с самого первого предложения (почему мальчика должны с понедельника называть Лужиным?) и до последнего (почему имя и отчество героя до сих пор утаивались?).
Настоящие проблемы, которые Набоков ставит перед читателем, — это проблемы, связанные с узорами, вытканными во времени. Почему последняя часть романа пронизана повторами? Существуют ли они лишь в сознании Лужина? Ожидает ли Набоков, что мы просто будем любоваться их запутанным плетением, словно перед нами кельтский орнамент? Или, как полагают некоторые читатели, он нас поддразнивает, побуждая ногтями и зубами развязывать накрепко стянутые им узлы? А может быть, он случайно переусложнил плетение настолько, что его вообще невозможно распутать?
Узоры, задуманные, видимо, для того, чтобы поставить перед читателями вопросы, ответы на которые могут таиться на следующей — или предшествующей — странице, сплетаются с другими узорами в такой клубок, что правильные решения кажутся недостижимыми. В этот момент некоторые читатели делают вывод, что Набоков либо играет с нами, либо, в конечном счете, не имеет другой цели, кроме плетения этих узоров ради собственного удовольствия. Но Набоков-лепидоптеролог знал, сколь непредсказуемы росчерки природы, и он знал также, что терпеливый исследователь способен их постепенно прочитать.
Он также был составителем шахматных задач. В «Защите Лужина» он научился не только складывать один узор с другим, но и задавать задачи, по точности не уступающие шахматным. И он знал, что его литературные задачи, как и шахматные, поддаются решению.
После того как на протяжении нескольких глав события развиваются в хронологической последовательности, повествование неожиданно перескакивает на шестнадцать лет вперед прямо посредине абзаца: перед нами Лужин, беседующий с какой-то незнакомкой, имени которой мы не знаем, а лица не видим. Прежде чем она попадет в поле нашего зрения, происходит затемнение, мешающее нам разгадать смысл этой сцены. Затем Набоков уходит в сторону, посвящая целую главу (кстати, единственную, в которой читатель надолго расстается с точкой
V
Мне уже приходилось подробно объяснять предлагаемые мною решения задач «Защиты Лужина»4. Позволю себе изложить здесь мои основные выводы.
Одна группа сцеплений в романе настойчиво связывает открытие юным Лужиным шахмат с его дедушкой, другая — ассоциирует лужинского отца с женщиной, которая столь стремительно входит в жизнь героя. Любопытно, что оба этих узора начинают разворачиваться вскоре после смерти деда и отца героя.
Задолго до «Защиты Лужина» Набоков в своих стихах, рассказах и дневниковых записях размышлял о тайнах загробного мира. Впоследствии он будет прямо вводить в свои романы героев, которые умирают в ходе повествования, но и после смерти участвуют в жизни других персонажей. Раздумывая в «Бледном огне» над загадками жизни после смерти и над влиянием потустороннего мира на наш, он написал ключевые слова — «не текст, но текстура». Мне представляется, что Набоков предлагает нам вычитывать в головоломных узорах самой ткани романа «Защита Лужина» то, что мы не найдем в тексте: покойный дед Лужина каким-то образом приводит внука к шахматам, а покойный отец соединяет сына с женщиной, на которой тот женится.
Дед Лужина был скрипачом и композитором, «довольно, впрочем, сухим и склонным, в зрелые годы, к сомнительному блистанию виртуозности». На музыкальном вечере в годовщину смерти деда Лужина скрипач, исполнявший его музыку, во время перерыва сказал, что он предпочел бы партию в шахматы продолжению концерта: «Комбинации как мелодии. Я, понимаете ли, просто слышу ходы… Игра богов. Бесконечные возможности». «Вас ждут, маэстро», — говорят скрипачу, но его хвалебная песнь шахматам уже успела вдохновить Лужина: этот мальчик, который до сих пор лишь бежал от жизни, теперь жаждет научиться игре в шахматы, хотя еще ничего не знает о ней. Пройдет не так уж много времени, и он станет гроссмейстером и на вершине шахматной карьеры будет бороться за право вызвать на матч чемпиона мира. Странным эхом звучат слова «человечка», который пришел за Лужиным («Вас ждут, вас ждут, маэстро»), чтобы отвести его в зал, где ему предстоит состязаться с Турати. В этой лучшей лужинской партии музыкальные образы проносятся над шахматной доской — от «скрипок под сурдинку» первых осторожных ходов до «музыкальной бури» и «фуриозо» кульминации партии. Эти и другие переклички, связывающие шахматы с дедом Лужина, намекают, что после своей смерти дед заметил быстроту реакции внука, его дар обороны, его любовь к повторяющимся комбинациям и подсказал мальчику заняться шахматами, которые должны стать заменой и выходом его собственной страсти к виртуозной комбинационной игре.
Отец Лужина, автор нравоучительных книг для мальчиков, человек сентиментальный и обожающий слащавые разрешения конфликтов, мечтает, чтобы его сын стал художником или музыкальным гением. Узнав, в чем состоит подлинный талант Лужина-младшего, он понимает, что сын навсегда останется для него загадкой. Мальчика отнимает у отца импресарио Валентинов, но незадолго до смерти старик Лужин задумал повесть «Гамбит», чтобы восславить — и приукрасить — шахматную карьеру сына. Меньше чем через месяц после смерти отца в жизнь Лужина неожиданно вошла замечательная женщина — и именно в этот момент повествование делает резкий скачок назад, к отцу Лужина, к его воспоминаниям о годах, проведенных сыном с Валентиновым, к его замыслу повести «Гамбит», к его смерти. И только после этого остановленное действие возобновляется, и женщина, беседующая с Лужиным, говорит: «Я жалею, что не знала вашего отца… Он, должно быть, был очень добрым, очень серьезным, очень любил вас» (Лужин промолчал). Подобно тому как музыкальные образы, не смолкающие в описании партии Лужина с Турати, свидетельствуют о незримом присутствии старого композитора, его деда, так же и здесь резкий перебив хода повествования указывает на странное вмешательство опытного беллетриста Лужина-старшего в сцену знакомства его сына с будущей женой.