Владимир Ост
Шрифт:
– Стоп-стоп-стоп, так не пойдет. А подушку? Подушку надо на лицо. Чтоб мозгами не забрызгаться.
Киллер Василий поднял вверх указательный палец свободной руки (дескать, конечно, как я мог забыть про брызги мозгов?) и вновь с нечеловеческой быстротой обернулся к соседней, пустой койке, взял с нее подушку, и затем, опять замедлив движения, осторожно положил подушку жертве на лицо, и нацелил пистолет…
– Глюк! – сказал реальный, все еще стоящий в дверях Наводничий. – Володь, привет, дорогой, ты представляешь, я уже думал у меня настоящий глюк – смотрю написано: «Морг»! Меня туда бабка со справок отправила, когда я у нее спрашивал, где ты лежишь. Представляешь? В морг! Ха-ха-ха. Вот же
– Я дура?! – крикнула, влетев в палату вслед за Василием и пихнув его в спину, молодая медсестра; в руке ее был шарообразный леденец на пластмассовой палочке. – Хамло! – Медсестра выглянула из-за мощной фигуры фотографа и нашла взглядом милиционера. – Я в другом конце коридора была. Я сказала ему, что сюда нельзя, что тут важная встреча, а он мне ручкой помахал и – видите? – нагло прет, как к себе домой. Еще и дурой обзывается.
Медсестра отправила леденец в рот.
– Да не вас я дурой назвал, девушка! – сказал Наводничий.
– Вы вообще кто? – спросила она, снова вынув леденец.
– Это мой друг, пусть пройдет, а то я без него не поправлюсь, – весело сказал Осташов, радуясь возможности отделаться от расспросов оперативника.
А опер, тряхнув головой, чтобы избавиться от своего видения про киллера, сказал медсестре:
– Ничего-ничего, уже можно, я ухожу.
Он встал и подошел к Василию.
– Еще и в верхней одежде, – не успокаивалась медсестра. – Пациент всего сутки после операции! Снимите куртку хотя бы.
– Радость моя ненаглядная, с вами я с удовольствием даже полностью разденусь, – сказал Наводничий. – Когда мы познакомимся с вами поближе, вы узнаете, как я умею быстро раздеваться.
– Поближе он познакомится, – сказала медсестра уже без ярости в голосе. – Мечтать не вредно.
Милиционер, подошедший тем временем к Василию, сказал:
– Это хорошо, что друг пришел. Вы вот, пожалуйста, чисто как друг, объясните ему, что если уж он попал в переплет, то в его интересах помочь следствию. А к вам, Владимир Святославович, я через пару дней еще наведаюсь, и тогда уж будьте любезны – определитесь: или мы расследуем это дело, или пишите заявление, что сами нечаянно упали и напоролись на какую-то железяку и что ни к кому претензий не имеете. Мне лишний висяк без надобности.
– А что так можно? – сказал Осташов. – Да я прямо сейчас могу написать.
– Не спешите, мой вам совет. Подумайте хорошенько.
Пропуская Василия дальше в палату, опер между делом заглянул фотографу за полы куртки и сказал: «Проходите, пожалуйста», – и при этом еще как бы дружески похлопал его сзади по пояснице – три раза хлопнул (слева, по позвоночнику и справа). Ну, так, для порядка: никогда ведь не мешает проверить, нет ли у человека за ремнем огнестрельного оружия.
Наводничий демонстративно – перед медсестрой – снял куртку, показал ей обутые поверх кроссовок полиэтиленовые пакеты на резинках («Смотрите, какие я бахилы у вас внизу купил, от Кардена») и прошел к Владимиру. Оперативник и медсестра, вздохнув, скрылись за дверью.
– Садись, рассказывай, что там в мире происходит, – сказал Осташов.
– Ха-ха, это ты рассказывай, что с тобой происходит, – ответил Василий. – Я звоню Грише, как дела, то да се, а он мне говорит, что тебя кто-то пырнул. Еще эта бабка-дуболом из справок со своим моргом… Фу, что-то я устал сегодня.
За дверью палаты послышалась возня и спор. Голос медсестры: «А я вам говорю, что нельзя!» – «Чего это нельзя?» (мужской голос) – «Там уже есть один посетитель». – «Да я уже пришел, как это нельзя?» – «А я вам говорю…» – «Вино с нами пить будете?» – «Вы с ума сошли?» – «Я к другу с работы еле вырвался на минутку». – «Я милицию вызову!» – «Ну я прошу тебя, я пошутил про вино,
– Боже мой, кого я вижу! – обрадовался Владимир.
– Ну и друзья у вас, один наглее другого, – возмущенно сказала Осташову медсестра. Она сунула в рот леденец на палочке (похоже, девушка жить не могла без этих леденцов и вынимала очередную сосалку изо рта только тогда, когда надо было что-то сказать) и вышла, хлопнув дверью.
– Гришаня! – Наводничий встал и обнял Хлобыстина. – Ты как вообще здесь оказался? Ты ж по телефону сказал, что не можешь прийти, у тебя смена.
– А я стоял, курил, смотрю Букер, ну, наш директор, на своем «Опеле» подваливает. Ну я ему сходу прогнал пургу, типа у него там в ходовой что-то стучит, и говорю, у меня тут рядом есть знакомые автомастера, они типа мне за бесплатно посмотрят, что там. Ну этот лох на халяву сразу купился, ха-ха-ха, мудила грешная. Дал мне ключи, типа: хрен с ней, с охраной этого офиса – кому нужно нападать на него? И, оп-па, я прыгнул в тачанку и погнал сюда. Ништяк я придумал?
В палату зашла медсестра, из угла ее рта торчала, словно сигаретка, палочка леденца. Она вручила Григорию и Василию по белому халату.
– Это нужно было надеть еще перед входом в палату! – сказала она, не вынимая на сей раз конфету изо рта.
* * *
Опер шел по аллее больницы.
Под ноги ему слетали желтые листья. Начал накрапывать дождь.
На душе у опытного сыщика было тягостно. Он вспомнил себя, молодого. Вспомнил, как, будучи первокурсником юридического факультета, мечтал стать поэтом и однажды принес свои стихи про весну в редакцию журнала «Юность». А ему там усталый дядя грубо сказал, что абсолютно ни одной удачной строчки в его стихотворениях обнаружить нельзя. Посоветовал учиться стихосложению у классиков, а еще лучше – по возможности скорее забыть про собственное поэтическое творчество, это, дескать, возрастное, пройдет. Годы спустя при сборке вещей для переезда на новую квартиру милиционер наткнулся на позабытые машинописные листки и понял, что строгий редактор (или кем он там был) сказал все правильно: стихи были ерундовые. Наивные, неумелые. Но при воспоминании о том посещении редакции у служителя закона все равно сжались кулаки, потому что поэзию он не бросил, и позже у него стали получаться неплохие стихи…
Вот и этот художник с ножевой раной, подумал опер, – что художник делает в недвижимости, среди маклеров? Почему так получается? «Я у подъезда гулял». Дурачок, корчит из себя крутого, еще пальцы бы веером пустил. Милиционер пнул распальцованный кленовый лист, как раз попавшийся под ногу.
Сыщик очень расчувствовался. И решил постараться помочь Осташову. И шаг его стал энергичным.
* * *
Наводничий и Хлобыстин, проведя с полчаса в палате Осташова, засобирались уходить. Оба пожали Владимиру руку и, все еще разговаривая с ним, начали потихоньку двигаться к выходу.
– Ну ты вообще орел! – сказал Василий. – Пялить жену собственного гендиректора! Ай молодца!
– И главное, молчал, как партизан, – с обидой сказал Григорий. – Мне-то мог бы сказать, бубеныть.
– А теперь как, – сказал Наводничий, – будешь продолжать к ней ходить?
– А пуркуа бы и не па? – ответил Владимир.
– В смысле? – не понял Хлобыстин.
– Это смесь французского с нижегородским, Гриша, – пояснил Василий. – Означает: почему бы и нет.
– А-а, ну да, – сказал Григорий. – По бабам – это дело, конечно, хорошее. С одной стороны.