Владимир Святой (3-е издание)
Шрифт:
Кто такой Кальдимар, неизвестно. Другие источники не знают человека с похожим именем. Сага называет Кальдимара «родичем» конунга; но само это слово используется в сагах в тех случаях, когда степень родства (или даже сам факт родства) недостаточно ясны. По-видимому, это некий обобщенный образ соперника «конунга Гардарики», с которым предстоит сразиться главному герою саги. Исследователи считают само имя «Кальдимар» искусственным и образованным по подобию имени Вальдимар, как своеобразная антитеза ему{431}. В личности мифического Кальдимара, по-видимому, нашли отражение смутные известия авторов саги о действительных событиях русской истории — борьбе Владимира со своим братом Ярополком и особенно борьбе сыновей Владимира — Ярослава и Мстислава — за обладание Русью. Князь Мстислав более других подходит на роль исторического
Но мы уже говорили о том, что сага не есть документальный отчет о происходивших событиях. Как Кальдимара нельзя полностью отождествлять с князем Мстиславом, так и «конунг Вальдимар» несет на себе исторические черты различных русских князей, в том числе, конечно, и князя Владимира Святославича, которому действительно служил исландец Бьёрн. Рассказ о поединке Бьёрна и Кальдимара напоминает одновременно и предания о войнах Мстислава со своим братом, и летописный рассказ о печенежских войнах Владимира. Вальдимар саги и Владимир летописи весьма похожи друг на друга.
Узнав о нападении Кальдимара, продолжает автор саги, конунг Вальдимар послал людей с предложением мира к своему родичу. «И просил он его прийти с миром и взять половину княжества. Но витязь тот сказал, что княжество то должен иметь один он, а если конунг не хочет этого, то предложил он ему поединок или же сражаться им всем со всей своей ратью. Вальдимару конунгу показалось и то, и другое нехорошо, и он очень хотел не губить свою рать и сказал, что не привык к поединкам, и спросил свою дружину, что лучше сделать. А мужи советовали ему собрать рать и биться. И вскоре собралось там множество народа, и двинулся Вальдимар конунг навстречу витязю тому. После того предложил конунг дать человека для единоборства, и витязь тот согласился с тем условием, что он возьмет то княжество, если одолеет того человека, а если витязь тот падет, то конунг будет владеть своим княжеством, как раньше. Тогда конунг стал спрашивать своих людей, пойдут ли они на поединок, но им не хотелось, потому что каждый считал, что пойдет на верную смерть, если должен будет бороться с тем витязем. А конунг тот обещал свою дружбу и другие почести, если кто-нибудь решится на это, но никто не решался». Как и следовало ожидать, Бьёрн согласился испытать себя в поединке с Кальдимаром. «Конунг поблагодарил Бьёрна; были тогда прочитаны законы поединка. У витязя того был меч тот, который звался Меринг, лучшая из драгоценностей. Бились они сильно и жестоко, и кончилось у них тем, что витязь тот пал перед Бьёрном, а Бьёрн был ранен почти что насмерть. Получил Бьёрн за то великую славу и почет от конунга. Был поставлен шатер над Бьёрном, потому что его нельзя было увезти, а конунг вернулся домой в свое княжество…
После того Бьёрна отвезли домой к конунгу с большим почетом. Конунг отдал ему все боевое снаряжение, которое было у того витязя, и с этим вместе — меч тот Меринг; а поэтому Бьёрна с тех пор звали витязем».
Рассказ о происхождении меча Меринг — несомненно, главный сюжет всего русского фрагмента Саги о Бьёрне. Этот исландский наемник участвовал в войнах Владимира и, может быть, именно с печенегами. (Хотя, если доверять датировкам исландских королевских анналов, во время его пребывания на Руси Владимир находился в состоянии относительного мира с кочевниками.) Вероятно, в одном из сражений Бьёрн и получил тяжелую рану и вместе с тем завоевал право на обладание знаменитым мечом, ранее принадлежавшим другому витязю. Этот меч он привез в Исландию, где и сложилась сага о его подвигах.
Рассказ о русско-печенежской войне 992 года интересен еще в одном отношении. Предлагая единоборство, печенежский «князь» обещает не воевать три года в случае, если его воин потерпит поражение. При ином исходе поединка печенеги грозятся воевать «за три года». Для Руси, страны с оседлым, земледельческим населением, ставка в самом деле была высока. И печенеги, похоже, сдержали слово. Во всяком случае, летописи не сообщают ни о каких нашествиях с их стороны на Русь в течение 993–995 годов.
Эти три года передышки Владимир посвятил обороне своей страны от новых вторжений. Заложенная у брода через Трубеж Переяславская крепость стала одним из звеньев в целой системе оборонительных
Летописец рассказывает об их строительстве в статье 988 года:
«И сказал Владимир: “Не добро, что мало городов около Киева”. И стал ставить города по Десне, и по Востри (Остру. — А. К.), и по Трубежу, и по Суле, и по Стугне. И стал набирать мужей лучших от словен, и от кривичей, и от чуди, и от вятичей, и ими населил города, так как шла война с печенегами…»
Несколькими строками ниже летописец продолжил рассказ о строительной деятельности князя:
«В лето 6499 (991) заложил Владимир город Белгород и набрал в него много людей из иных городов, ибо любил этот город»{432}.
Строительство городов началось, очевидно, сразу же после Крещения Руси. Но не в один же год были возведены города по южным рекам и заселены «лучшими мужами» из северных областей страны! О походе Владимира к Новгороду «по верховные вой» летопись сообщает под 997 годом. «Верховные вой» — те же новгородские словене, кривичи, чудь, о заселении которыми южных крепостей летописец писал выше. Так что и трехлетняя отсрочка 993–995 годов оказалась недостаточной для воплощения в жизнь замыслов киевского князя.
Перечисленные в летописи реки — притоки Днепра — плотным полукольцом окружали Киев с юга, востока и запада. Пять рек — четыре линии укреплений, четыре барьера, защищавших столицу Руси. Десна со своими притоками Остром и Сеймом впадает в Днепр слева, чуть выше Киева по течению. Крепости, поставленные по этим рекам, прикрывали прежде всего Чернигов, столицу Северской (то есть заселенной северянами) Руси. Так же слева, но уже ниже Киева, в Днепр впадают сначала Трубеж, а затем Суда. В устье Суды находился город-порт Воинь, на Трубеже — Переяславль. Правый приток Днепра — Стугна. На ней — Василев, Тумащ, Треполь; за Стугной, дальше от Киева, у брода через Днепр, Витичев. От этих крепостей — рукой подать до Киева. Однако в глубине стугнинской линии обороны, между Стугной и Киевом, Владимир отстраивает город Белгород, свою главную военную базу{433}.
Владимир стремился не допустить повторения памятной ему трагедии 969 года, когда печенеги стояли у самых стен Киева. Новые войны с печенегами, тревожное ожидание на Трубеже, несомненно, оживили страшные воспоминания детства. Князь ставит крепости по возможности вблизи друг от друга — так, чтобы сигнальный огонь, разведенный в случае приближения неприятеля на башне одной из крепостей, был виден с другой. Теперь киевляне заранее узнавали о грозящей им опасности, и враг не мог подойти внезапно. На отдельных участках границы (например, по Стугне) крепости соединялись мощными земляными валами. Частично, наверное, были использованы валы, возведенные еще в незапамятные времена предшественниками славян, жившими в Поднепровье. Славяне называли их «Змиевыми» и верили, будто прежние богатыри-исполины впрягли в плуг гигантских змиев и так прочертили борозду, оградив свою землю не только от нежданного врага, но и от злых чар.
На пограничье, в чужом для русских «чистом поле», гуляли «заставы богатырские», воспетые сказителями русских «старин». Здесь несли службу богатыри, соратники и сподвижники «ласкового князя» Владимира.
На горах, горах да на высоких, На шоломя [холме] на окатистом, Там стоял да тонкий бел шатер. Во шатре-то удаленьки добры молодцы… Стерегли-берегли они красен Киев-град{434}.Зимой 1007 или 1008 года укрепления Владимира описал немецкий миссионер епископ Бруно Кверфуртский, оказавшийся на Руси по дороге к печенегам, среди которых он намеревался проповедовать христианскую веру. По его словам, «крепчайшая и длиннейшая ограда», которой Владимир «из-за кочующего врага… укрепил со всех сторон свое царство», соединяла «холмы», возвышавшиеся над местностью. Каково было происхождение этих холмов — естественное или, может быть, искусственное, — Бруно не сообщил. В «ограде» были устроены ворота, очевидно, особым образом защищенные. Провожавший Бруно до границ своих владений Владимир подъехал к одним из ворот и, спрыгнув с коня, взошел на холм. Но переходить рубеж, ступать на чужую, враждебную землю он, кажется, не стал{435}.