Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти
Шрифт:
Потом будет XX съезд, рассказы вернувшихся из лагерей, рассказы матери о репрессированных родственниках. Его дядя Сергей Серегин в звании майора командовал эскадрильей на испытательном полигоне и в 39-м году был арестован. Все это и собственное познание жизни изменит отношение Высоцкого к Сталину и всей эпохе, связанной с его именем. И как апофеоз прозрения — через пятнадцать лет он сочинит песню «Банька по-белому»:
Застучали мне мысли под темечком:
Получилось, я зря им клеймен.
И хлещу я березовым веничком
По наследию мрачных времен.
Учился Высоцкий ровно, без всякой натуги, легко, даже как-то весело. Энергия и
Пропущенных уроков накапливалось много — в год набегало до месяца прогулов. Но это не очень влияло на качество учебы...
Любимым предметом был русская литература. Обладая феноменальной памятью, Владимир легко запоминал наизусть целые поэмы. Если по литературе и проскакивали порой четверки, то по французскому языку Высоцкий — круглый отличник. Тогда еще никто не знал, как ему это пригодится...
НА БОЛЬШОМ КАРЕТНОМ
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто в Большом Каретном не бывал...
Дом № 15 в переулке Большой Каретный стал очень важной частью жизни, как самого Высоцкого, так и большого круга его друзей, избравших главной ценностью жизни дружеское общение между людьми. Собственно, именно с этого адреса и началась настоящая биография Владимира Высоцкого.
Дом был когда-то ведомственным. В нем жили работники ГПУ — НКВД.
Володя застал дом уже совсем иным — заселенным разными, не обязательно принадлежавшими управлению людьми. Особенно часто он бывал в двух квартирах — № 11 и № 15.
В квартире № 11 жила огромная чистопородная овчарка Фрина — существо с непростым характером и большой друг Володи. Хозяевами Фрины были начальник управления Александр Крижевский, его жена и дочь Инна, студентка Щукинского театрального училища.
В квартире № 15, большой и уютной, жила семья Утевских. Борис Самойлович — известный специалист в области уголовного права, доктор наук, профессор; Элеонора Исааковна — в прошлом актриса немого кинематографа студии «Межрабпом-Русь».
В этих гостеприимных квартирах двенадцатилетнему Володе были всегда рады — его любили за скромность, за умение держать дистанцию со взрослыми...
Большой Каретный переулок находился в центре Москвы в пределах Садового кольца, рядом улица Садово-Самотечная, Лихов переулок с хулиганскими компаниями и так называемая «Малюшенка» — двор домов, некогда принадлежавших купцу Малюшину, Крапивинский переулок, Центральный рынок, старый цирк, панорамный кинотеатр, школа № 186... Все это вместе называлось «Самотекой».
Во дворах Самотеки кипела жизнь, тесная, скученная, горькая, полная надежд и страстей, откровенная и в радости, и в печали. Владимир был частью этой жизни. И окружение, и время формировали характер. Острый глаз и врожденная исключительно цепкая наблюдательность запечатлевали в памяти образы, эпизоды, ставшие темами будущих песен. Здесь можно было получить самое «разностороннее» воспитание: если рядом были центры культуры (сад и театр «Эрмитаж», недалеко — Большой и Малый театры), то и центры обитания московской шпаны и блатного мира тоже расположились рядом.
«Эрмитаж»
Друзья Высоцкого вспоминают, как в то безденежное время они проходили туда бесплатно — не принято было тратить деньги на входные билеты туда, куда и так можно попасть. Там всегда были билетеры, высокие заборы. Высоцкий, проходя мимо контролера, говорил всегда не «здравствуйте», а «датуйте», с дурацким выражением лица и странно перебирая пальцами при этом. Контролер думал: «Ну, сумасшедший, больной... Черт с ним, пусть идет без денег».
Послевоенная Москва была переполнена малолетней шпаной, и естественно, в московских дворах и школах того времени стала модной «блатная тема». Дворовый кодекс чести Большого Каретного чем-то походил на жесткие правила, по которым жили герои уличных мальчишек — уголовники и политзаключенные, вернувшиеся из лагерей. Быть «блатным» или знаться с ними по тем временам считалось особым шиком. «Блатной» в кепке-малокозырке, сапогах в «гармошку» и зубом-фиксой во рту для многих был примером настоящего мужчины. Не из-за грабежей и убийств, а потому что постоянно рисковал своей жизнью и не терял чувства собственного достоинства. В жестоких законах двора далеко не все было правильно, но были и очень важные принципы: «лежачего не бьют», «семеро одного не бьют», «драться до первой кровянки», держать слово, не предавать своих ни при каких обстоятельствах.
Первым другом Володи по Большому Каретному стал Толя Утевский, юноша на четыре года старше. Когда они познакомились, Высоцкий учился в шестом, Утевский — в девятом классе. Друзья почти постоянно были вместе, и некоторые считали Владимира младшим братом Анатолия, другие принимали их за дядю и племянника. Володя любил бывать в их доме. Его привлекал уют, домашнее тепло и... огромная библиотека.
А.Утевский вспоминал: «Уже тогда Володя проявил большую любовь к книгам. Читал он все подряд — и Киплинга, и Майна Рида, и Вальтера Скотта. Особенно понравившихся ему героев любил изображать в эпизодах: становился то Маугли, то Багирой, то прекрасным рыцарем, то вдруг показывал какие-то сценки из жизни Баку, где ему удалось побывать. Выходило правдоподобно и увлекательно. После одного из таких показов моя мама сказала: «Володя, из тебя когда-то получится великий актер». Она оказалась пророчески права!»
В библиотеке Утевских были книги по юриспруденции, детективная классика с подвигами Ника Картера и Ната Пинкертона, мемуары знаменитого правоведа А.Кони. И это тоже очень интересовало мальчика. Ему разрешали брать с книжных полок все, что его душе заблагорассудится. Интересными были рассказы Толиного отца о знаменитых сыщиках, адвокатах и людях криминального мира. А рядом была действительность: «хрущевская оттепель» открыла ворота ГУЛАГа, и на свободу вышли сотни тысяч заключенных. Из лагерей, рассчитанных на скорое физическое уничтожение, вышли выжившие: те, кто сидел «без права переписки за антисоветскую агитацию», и те, кто заслуженно отбывал срок за воровство и разбой. В жизнь городов и сел вливались люди, на которых лежала печать лагерных лет.