Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти
Шрифт:
Когда эти пробы были показаны на Центральном телевидении, оказалось, что наше мнение разделил худсовет в полной мере – ни одного голоса за Конкина не было подано, и режиссеру официально предложили искать другого артиста… <…> Потом мы поняли, что в какой-то его режиссерской извилине образ Конкина засел у него навсегда в качестве Шарапова и, если мы начнем его заламывать, мы можем поломать ему творческий настрой. Так вопрос был закрыт, и нам, собственно, не дали, а мы сами взяли Конкина. Самый первый материал стал показывать, что наши опасения были не напрасными, но уже деваться было некуда…»
Да и Говорухин со временем осознал свою ошибку: «Это был мой собственный выбор – увы, достаточно ошибочный. Я считаю, что промахнулся, – вспоминал через
Говорухину нужна была альтернатива Высоцкому, абсолютно противоположный характер. И здесь выбор был сделан правильно – «непохожести» он достиг, не учел одного, самого главного – в Конкине напрочь отсутствовала так называемая харизма, он абсолютно не притягивал как личность. Поэтому и показался зрителям каким-то бестелесным, бесхребетным да к тому же нудным.
Г. Вайнер: «Кстати сказать, Высоцкий поддерживал Говорухина в выборе им своего основного партнера – Владимира Конкина. Конкин для Высоцкого был партнер удобный, а для картины не самый лучший – никаким образом не соответствовал ни романной версии характера, ни той функции морального противостояния, которую он должен был выполнять и в фильме тоже».
Вопреки авторскому сценарию по замыслу режиссера получилось, что любимцем публики стал не интеллигентный и милосердный Шарапов, а взрывной, иногда нахальный Жеглов. Такое откровенное отклонение от линии романа не раз приводило к конфликтам на съемочной площадке между исполнителями главных ролей.
В. Конкин в интервью признавался, что Высоцкий подавлял его на съемках, не терпел конкуренции в кадре: «…Теперь многие почему-то считают, что мы были друзьями. Увы, жесткость в наших отношениях, к сожалению, доминировала. Налет «паханства» на съемках, несомненно, присутствовал – слово Высоцкого было непререкаемо. Я привык к доброжелательной обстановке, когда тебя все любят, а тут… Когда кто-то рядом делал что-то неплохо, у него это вызывало желание быть лучше. И не всякий раз это было деликатно и корректно. Усмирять Владимира Семеновича мог только Говорухин, его друг… А иногда ситуации были на грани серьезного конфликта. Владимир Семенович ведь был человек спонтанный. Его благорасположенность ко мне вдруг менялась на реакцию противоположную, если что-то делалось “не по его”. Когда у Владимира Семеновича не хватало аргументов, он приводил главный аргумент, заставлявший меня замолчать, – открывал свою луженую глотку. Перекричать его было невозможно. Тогда в наш диалог вступал Станислав Сергеевич Говорухин».
Правда, однажды «луженая глотка» Высоцкого здорово выручила Конкина. Вот как об этом он сам вспоминает: «…Начало съемок было просто ужасным. Первой снимали сцену из четвертой серии, когда Шарапов рассказывает Жеглову, что убийство совершил не Груздев, а Фокс. У меня огромнейший монолог – 10 минут экранного времени. Я начинаю, почти дохожу до середины… И вдруг щелчок какой-то в голове – и я забыл фразу. А Высоцкому сегодня улетать. Меня об этом еще с утра предупредили. Вот не надо было этого мне говорить! Зачем накручивать?! Я сейчас об этом рассказываю – а у меня руки трясутся. Второй дубль – еще раньше запоролся. Все! Начался внутренний столбняк. Со мной такого никогда не бывало – у меня же хорошая память! А здесь… Третий дубль. Говорухин уже сидит лысину чешет… И съемочная группа смотрит: ну, говнюк какой попался. И только начинаю – все. У меня уже сдают нервы… Говорухин говорит: “Ну, ладно, полчаса перерыв. Иди, во дворик подыши, сосредоточься. Еще одну попытку сделаем”. Я подышал, начали снимать. Опять! Ужас, ужас… Говорухин говорит: “Ну, ладно, тушите свет. Потом когда-нибудь снимем”. А я думаю: “Господи, ну столько хорошего у меня было в жизни!..” Была очень горячая секундная молитва внутри. Я прошу: “Слава, еще одна попытка”. Мотор, камера. И я пошел. И вдруг
А по технологии надо снимать второй дубль. И тут наши осветители начали тушить свет: мол, у нас смена кончилась, это вы приходите на съемочную площадку к девяти утра, а мы здесь с восьми! Все уговаривают, умоляют этих «светляков» – а те вырубают свет… В это время Высоцкий лежал на диванчике. Внимания ни на кого не обращает. Глазки закрыты… Никогда не забуду, как среди этого всеобщего стона вдруг встает Высоцкий. Моментально наступает тишина. И только слышно его скрипучие сапоги. Он выходит на середину… Ни одного слова из того, что он сказал, я произнести нашим уважаемым читателям не могу. Я только тогда понял, что такое «тридцатитрехэтажный»… Это было так скомпоновано! Последнее слово было: убью. Как закипела работа! Сразу все стало зажигаться! Все – по местам! И мы сняли второй дубль, но в фильм вошел первый…
Я не чувствовал поддержки. Не было того настоящего партнерства, к которому я уже привык. И я почувствовал, что я не нужен этой картине. То есть я почувствовал, что у меня нет тыла. Обычно во всех моих картинах до того времени меня съемочная группа любила, и я всегда был к людям благорасположен, но здесь я чувствовал, что что-то нам мешает жить в дружбе и согласии. Тогда Станислав Сергеевич вдруг сказал фразу, которая сразила меня наповал: “Володя, ты меня предаешь! Я пробил тебе эту роль, а у нас ничего не получается…” Я ощутил себя так, словно пощечину получил.
И я собрал чемодан, я решил покинуть съемочную группу…»
Часто личность актера и героя совпадают. В случае актера Конкина этого не произошло ни в «Эре милосердия», ни в картине «Павел Корчагин».
Вспоминает Лев Перфилов: «Когда я увидел его в первой роли в кино, я понял, что он волнуется на съемочной площадке и волнение выбивает его из роли. Режиссер Мащенко стал на него покрикивать, когда что-то не получалось. И он сразу как-то так сжимался весь… А я-то уже с опытом, за моей спиной была школа «Довженко», было много картин, я-то знал, как это все делается. Я отозвал Володю в сторону и сказал: “Я тебя убью, гад, если ты позволишь, чтобы на тебя кричал режиссер. Ты актер и не имеешь права марать честь мундира. Что ты перед ним вдруг становишься шестеркой? Ты Конкин, ты играешь Павла Корчагина!” И стал его как-то так тормошить, что ли, заставлял верить в себя. И, наверное, с ним что-то такое произошло, он почувствовал в себе уверенность. Перед съемкой смотрел на меня, я кивал ему головой, и он шел в кадр, то есть, наверное, я дал ему уверенность. Он до сих пор очень благодарит меня за это…»
Тогда выручил Л. Перфилов, в данном случае трудно сказать, чем бы закончился этот демарш Конкина, если б не Виктор Павлов, игравший в сериале Левченко. Он уговорил его остаться. Как бы там ни было, главная роль в культовом сериале случилась. Корчагина все забыли, Шарапова запомнили очень хорошо.
В жизни два Владимира так и не стали друзьями. Более того, говорили, что между ними пробежала черная кошка. Вспоминает оператор-постановщик картины Леонид Бурлака: «Веселые темпераменты Высоцкого и Садальского сковывали Конкина. Он даже обижался. Я помню, Володя подходил и делился со мной, что он себя неуютно чувствует, так как Высоцкий его частенько подкалывал. Ему казалось, что его недолюбливают, приходилось успокаивать».
Говорухину удалось избежать лобового противопоставления «злого» Жеглова «доброму» Шарапову. Это сделало фильм более достоверным и, в конечном итоге, более мудрым.
В. Конкин: «По поводу нашего с Высоцким дуэта комар носа не подточит. Фильм зафиксировал дружеские отношения, которые таковыми не являлись. Эпизод, когда у Шарапова со стола пропали документы, получился очень натурально. Мы просто отпустили коней. Кстати, таких эпизодов было много. Наши жесткие отношения на площадке помогали на съемках. Интриг не было. Мы всегда честно говорили друг другу в лицо, с чем были не согласны».