Владимирские Мономахи
Шрифт:
Он вышел в спальню и собрался разругать обер-рунта за его появление…
— Мог до утра, леший, обождать! — начал он. — Потоп что ли начинается?
— Алексей Аникитич скончался! — ответил Змглод.
Басанов оторопел, потом перекрестился и проговорил:
— Вот оно как! Царство небесное…
И в эту минуту — как часто бывает в жизни людской — Басанов не знал, что он сам на волосок от смерти.
Переступи только Змглод порог кабинета!.. А глупенькая Алла это будто чуяла…
Отпустив Змглода, Аникита Ильич обратился к молодой девушке и выговорил с оттенком досады:
— Делать нечего,
— Он там?.. Увидит! — шепотом отозвалась Алла, и это были ее первые слова.
— Кто?
— Змглод. На винтушке увидит.
— Никогда. Он ушел… Ну, собирайся…
Через несколько мгновений Алла, тщательно укутанная платком, радостная и счастливая, спускалась по винтовой лестнице, а минут через пять, обежав угол дома, была уже у себя… Аникита Ильич сам отпер двери в гостиную, приемную и коридор. Найдя здесь дежурного рунта, он приказал позвать «дюжинного».
— Поднять всех! — приказал он ему. — Алексей Аникитич скончался. Послать за священниками… Чтобы все, кто есть в доме, во двору, коллежские [13] все и мои канцелярские… всем быть в сборе.
И через полчаса всё, только что уснувшее, снова поднялось на ноги, палаты ожили, всюду засветились огни.
Через час большой зал был переполнен ожидающими…
Басанов, а за ним Сусанна и Дарьюшка, явились из комнат правого флигеля…
Аникита Ильич, отойдя немного от дверей, остановился и выговорил громко:
13
Коллежские — служители «коллегии» у владельцев Выксунских заводов.
— Волею Божией болярин Алексей Басанов, сын мой, преставился… Пойдем, помолимся… Ближние, входите в опочивальню, остальные, по старшинству, оставайтесь в прихожей и в портретной.
Басанов вышел в те же двери, сопровождаемый дочерью и племянницей. За ними прежде всех двинулось духовенство, затем приживальщики, а затем густая толпа главных заводских лиц и вся дворня… Когда первые стали невдалеке от кровати покойника, а за ними Никаевы, Ильевы и другие, сплошная толпа наполнила три комнаты вплоть до зала, где народ все прибывал.
Началась панихида…
И почти все, молясь и крестясь, вглядывались в молодое и красивое лицо покойника, а также в лицо старою барина и мысленно говорили:
«Роду господ Басман-Басановых — конец! А кто будет супругом барышни? Чьи мы будем?..» И многие будто невольно косились на юного князя Давыда Никаева.
Часть вторая
I
Прошел месяц после смерти и похорон, пышных и торжественных, «последнего» Басман-Басанова.
В барском доме стало несколько тише обыкновенного. Исчезновение молодого барина не могло быть
Если в доме казалось тише, то причина этому была не смерть молодого Басанова, а нечто совершенно иное… Причиной было недовольство и пасмурное настроение духа нескольких лиц, главных или видных, сообщавшееся и другим второстепенным сожителям.
Аникита Ильич был недоволен, угрюм, раздражителен и беспощаднее, чем когда-либо, в наказаниях провинившихся… Он даже два раза поступил явно несправедливо, по мнению своих подданных, чего прежде не бывало.
Самовластный старик на седьмом десятке лет, после привычки всей своей жизни видеть и считать волю свою законом для всех, вдруг дожил до того, что юное существо, тихое, безвольное, девушка — полуребенок и годами, и разумом, — упорно противилась ему… И средств побороть это сопротивление не было… Ни лаской, ни угрозой нельзя было одолеть глубокого горя и постоянных слез молоденькой Аллы Ильевой.
Разумеется, вскоре после похорон девушка была снова приведена по винтушке своей теткой в апартаменты барина и, несмотря на ее горькие мольбы пощадить, не была пощажена…
Аникита Ильич, судя по долголетнему опыту, убеждал Аллу, что «стерпится — слюбится».
Однако он ошибся. Прошел месяц, и молодая девушка стала предметом всех разговоров, соболезнований и удивления. Никто ничего наверное не знал. Некоторые едва решались подозревать… Большинству же и на ум не приходила правда… Поэтому в разговорах не стеснялись… Заставить всех сразу замолчать простым объявлением о своей прихоти старик, конечно, не хотел… Он гневался, раздражался, не мог одолеть виновной упрямицы, считавшей себя несчастною, и бросился на безвинных…
А говорить постоянно в доме и во двору, охать и ахать об Алле Васильевне было не мудрено. Девушка, прежде постоянно резвившаяся как дитя, прыгавшая и хохотавшая больше всех, заразительно действуя своим детским весельем и на других, теперь ходила как потерянная, и на ней лица не было.
Аллинька плакала и плакала… Слезы рекой текли… Лицо ее одновременно и похудело, и опухло. Если ее бело-розовые щеки осунулись, то глаза, веки и нос некрасиво вздулись… И хорошенькая девушка с таким лицом бросалась в глаза и поражала всякого.
Мать ее на все вопросы отвечала, что у девушки странные головные и зубные боли. Алла утверждала то же самое. Отец ее Василий Васильевич тотчас после похорон стал собираться на богомолье в Киев.
Уже три раза вызывал барин к себе наверх по винтушке тетку, а затем и мать молодой упрямицы, приказывая им ее унять… Женщины винились, просили за нее прощения, но заявляли что с «дурочкой» ничего поделать не могут.
— Будь она умная, да понятливая, — говорила Ильева, — то сама бы рада была. А с этакой взятки гладки. Прикажите ее в монастырь свезти, да хоть в послушницы отдать… Может, и обойдется, смирится.