Владимирские Мономахи
Шрифт:
— Коли так, — объявил Гончий наперснице, — то передайте барышне, что я один погибать не хочу… вместе любились, вместе и пропадем пропадом.
Разумеется, эти слова смущали Сусанну, знавшую крутой, непреклонный нрав и предприимчивость своего бывшего любимца.
Вместе с тем однако, хотя она и упорствовала, не раскаивалась в своей жестокости к Аньке… Если бы Гончий взялся иначе и мягче, он снова был бы в милости, так как новый избранник был только забавой и успел ей наскучить, прежде чем она успела окончательно решить вопрос, приблизить ли его к себе…
По воле судьбы Сусанна впервые увидела его и была поражена его красотой на отпевании тела ее Алеши… в то самое мгновение, когда гроб собирались поднять и нести из храма в склеп, певчие спустились с клироса, где были укрыты иконостасом и прошли стать впереди духовенства… В этой веренице человек в двадцать, среди давно знакомых лиц, Санна вдруг увидела незнакомую ей личность. Это был высокий, стройный, светловолосый малый, лет двадцати на вид, с поразительно красивыми задумчивыми глазами… Удивительная тонкость и правильность черт лица, особенное, томное выражение глубоких, темно-синих глаз выделяли молодого малого из кучки певчих и из всей толпы.
После предания тела земле «барышня» тотчас подошла к хору певчих, похвалила их пение за обедней и спросила регента, чей голос свежий, звонкий, сильный покрывал все голоса в «Иже Херувимской»…
Конечно, она это уже знала, сама догадавшись теперь, чей голос слышала.
Регент указал на стройного красавца, сказав, что он — малоросс, ученый певчий, выписанный недавно из Москвы, по имени Тарас Файко…
Барышня похвалила нового певчего, меряя ею хищным взором с головы до пят, но юный хохол глядел на нее или особенно равнодушно и холодно, или же… чересчур простовато…
Не прошло, однако, дней пяти, как он был позван в комнаты «барышни» спеть что-нибудь «божественное» в присутствии барина и молодой барышни Дарьи Аникитишны.
Великолепный тенор, сильный и порядочно обработанный, удивил всех, даже старых девиц Тотолминых, тоже приглашенных слушать.
Сама «барышня» настолько прельстилась голосом Тараса, что вскоре снова раза два приказала позвать его и заставила вечером петь у себя, но уже без гостей… Затем он уже больше вызываем барышней не был и у нее не пел… Однако, его видали мельком в доме и в коридоре, и уже ходил слух, что «старая баловница Анна Фавстовна променяла Аньку на Файку».
Но это было верно наполовину. Сусанна собиралась, колебалась и не решалась… Чем больше и ближе узнавала она Тараса, тем менее был он ей привлекателен, так как отличался невозмутимым спокойствием духа, почти сонливостью.
II
Приближался сороковой день поминок по скончавшемся молодом барине, и вся Высокса снова ожидала прекращения занятий и работ на заводах. Повсюду от барских палат до слободы все население собиралось если не в самый храм, то к храму, к его ограде, постоять во время литургии и помолиться.
Накануне утром, как раз за двадцать четыре
Рано утром, еще когда Аникита Ильич не кончил пилить и не начинал еще пить калмычкино снадобье, по винтушке явился Змглод и угрюмый, каким он был теперь всегда, доложил барину если не важную, то удивительную весть…
В герберге на рассвете остановился приезжий из губернского города, прибывший на почтовых лошадях… барин, еще молодой, и офицер. Он лег отдохнуть и еще, должно быть, не просыпался… Денщик же его на вопрос Змглода заявил, что барин, офицер гвардии, приехал представиться барину Аниките Ильичу и предполагает проснувшись тотчас идти в дом.
— Чего же ты с этим лезешь по винтушке!.. — рассердился Аникита Ильич… — Докладываешь, когда я еще, видишь, пилю… Что ты — ума решился?
— Потому я порешил поспешить… — начал Змглод, но барин, сердито замахиваясь «голландкой», которую вытащил из бревна, крикнул:
— Когда же это было, чтобы ты бегал докладывать о приезжих, не дав мне одеться и лба перекрестить! Хочешь, пошлю тебя на скотный на неделю коров доить…
— Аникита Ильич, — медленно и сурово заговорил обер-рунт, — коров доить я пойду, коли глуп, а вы дайте досказать. Я еще в разуме своем и знаю, что творю… Дело если не важное, то совсем особое…
— Ну?.. — спокойнее отозвался старик вопросительно.
— Я спросил, по долгу своему, звание и имя приезжего, чтобы доложить вам в обыкновенный час, но солдат ответил, что ему барином строжайше запрещено сказываться… Хоть, говорит, убей, не скажу, кто мы такие… А вот когда мой барин встанет да побывает у вашего барина, то вы все здесь ахнете и зачешетесь, как угорелые… Ну, как я ни бился, ничего не добился… Вот и пришел доложить, что ждет вас внезапу диковина какая-то… а не просто приезжий…
— Умница! Молодец! И был и остался молодцом! — воскликнул Аникита Ильич.
И, бросив пиление, он тотчас прошел в кабинет, весело усмехаясь… Через минуту, не выдержав, он кликнул Масеича и, отпивая свое мутно-белое снадобье, выговорил:
— Масеич… слыхал? А знаешь, кто этот офицер? Зачем приехал?..
— Знаю, — ответил камердинер холодно.
— Ан, врешь! He знаешь!.. И не можешь знать.
— Ан, знаю…
— Врешь, говорю тебе! — вскрикнул Аникита Ильич.
— Не вру, сказываю я вам! — вскрикнул и Масеич.
— Ах, идол упрямый… Так говори, а я молчать буду. Говори. Кто?
— Сынок чей-либо… Из тех, кому вы в Питер писали из-за барышни… Что? — подсмеиваясь ответил Масеич.
Аникита Ильич молчал и улыбался.
— Мудрено, вишь, догадаться… Вы думаете, вы одни на догадку прытки…
— Правда, Масеич… И знаешь, по-моему, кто… который из сынков?.. Завадский… либо князь Устюжский… Ну, что ж, слава Богу. Только давай Бог, чтобы ко двору пришелся… А зря за первого попавшегося гвардейца я Высоксу не выдам замуж, тьфу! то бишь Дарьюшку не выдам…