Владимирские просёлки
Шрифт:
Проба каждый раз кончалась одним и тем же – колеса соскальзывали с каменных рельсов, уложенных нами, разбрасывали камни в разные стороны и еще глубже увязали в липкую грязь.
– Надо шире, шире мостить. Давайте попробуем в три ряда.
Объем выполненных земляных работ между тем давно можно было исчислять в кубометрах. Незаметно прошло часа полтора или два. Наконец не выдержал и представитель частного торгового сектора, или, может, ему холодно и скучно стало сидеть в кузове, только он, приподняв от дождя воротник, спустился на землю, отошел в сторонку и стал давать разные советы, как-то: «Не плохо бы добежать до
Не могу точно сказать – нароком или ненароком, полная лопата грязи (копал в это время водитель) угодила на прорезиненное плечо советчика, залепив ему ухо и часть щеки. Тот хотел возмутиться, но водитель, отвернувшись, методически работал лопатой.
Во время перекуров заходили возмущенные разговоры о дорогах вообще. Водитель рассказал, что на сто километров такой дороги уходит несколько сот килограммов бензина и, значит, по стране перерасходуется его огромное количество. Жизнь автомобиля сокращается при этом, по крайней мере, впятеро, не говоря уж о резине. Если подсчитать все в рублях, то, пожалуй, построить хорошие дороги выйдет не в убыток.
А время, растрачиваемое впустую десятками тысяч людей, а шоферские нервы?! Они, конечно, не могут идти в экономический расчет, но в какие-то расчеты идти должны!
Проезжая по сухому пыльному проселку, почти на каждом шагу, в каждом углублении замечаешь всохшие в землю палки, колья, солому, лозняк, камни – следы таких вот боев, какой пришлось вести и нам. Зимой и летом, весной и осенью доводилось мне вместе с попутными сидеть, как говорится, на трех точках, и еще больше видеть, как сидят другие. В свое время я забыл упомянуть, как пожаловался нам председатель Ратисловского колхоза: «Автомобили у меня, – сказал он, – есть, но пользуюсь я ими два-три месяца в году. Остальное время они отстаиваются или дома, или, застигнутые бездорожьем, где-нибудь на стороне».
– Ну вот что, – сказал наконец водитель, надевая курточку. – Спасибо вам за помощь. Мы сделали все, что могли. Безоговорочная капитуляция. Буду сидеть и ждать, пока кто-нибудь дернет, а нет – в колхозе выпрошу трактор. Хотите – сидите вместе со мной, хотите – ступайте пешком. Просидеть я могу и до завтра. Почта, как говорится в романах, придет с опозданием на сутки.
Мы тепло попрощались с водителем и побрели, сойдя с обочины на мокрую траву поляны.
Торговец полез в кузов к своим корзинам.
После обеда стало разведриваться, и мы повеселели. Как жалко, что, усталые, измокшие, мы больше смотрели под ноги, чем по сторонам, потому что в минуту «прозрений» вдруг отдалялся в разные стороны горизонт и зеленое степное раздолье окружало нас. В следующую минуту мир опять суживался до крохотного участка грязной дороги и собственных ног, старавшихся преодолеть этот участок. Но преодолеть его было не дано, ибо он двигался вместе с нами. Если из того большого мира западали в память причудливое облако, живописная группа деревьев, колокольня, поднимающаяся изо ржи, то из этого микромира запоминались раздавленная былинка, ручеек дождевой воды шириной в ладонь, солома, прилипшая к подметкам башмаков вместе с грязью. Так и шли мы, перекидываясь из одного мира в другой.
А однажды подняли глаза и остановились завороженные. С легким поворотом дорога врезалась в высокую густую рожь. Далеко над рожью сверкнула белизной островерхая башенка с голубой луковкой над
У обочины дороги стоял, опираясь на толстую палку, старик в старомодной поддевке. Палка его была с острым железным наконечником и могла при случае превратиться в смертельное оружие. На боку старика холщовая сумка, а на груди, развеваемая ветром, белая могучая борода. Палка была длинная. Старик опирался на нее, не сгибаясь, широко расставив ноги в кожаных сапогах и глядя вдаль: не догонит ли какая машина? А так как сзади старика были ржаное поле и вся сказочная цепочка суздальских башенок, то нельзя было удержаться от соблазна сфотографировать деда.
Я общелкал его со всех сторон с чисто репортерским проворством, стараясь, чтобы вышло главное в кадре – развеваемая ветром борода. А старик стоял, не моргнув глазом и не изменяя позы.
Начались огороды – все лук да лук. Много и помидоров, огурцов, моркови, капусты. Вся низина перед городом занята огородами. Потом вы делаете несколько шагов, чтобы подняться в горку, и оказываетесь на главной улице Суздаля.
Как это ни странно, в гостинице были свободные, к тому же очень приличные номера, а чайная произвела впечатление хорошей городской столовой.
Интересно, выкарабкался ли наш грузовик из той ямы или все еще торчит там и водитель с почтовой девушкой, продрогшие и мокрые, устраиваются вздремнуть в кабине?..
Дни двадцать седьмой – тридцатый
Итак, мы остановились в Суздале. Принято считать, что у города должны быть предместья; принято считать, что в городе полагается быть вокзалу; принято считать, что город не может обойтись хотя бы без плохонькой фабрички или какого там ни есть промышленного предприятия. Ничего этого нет в Суздале.
Без фабричных труб, без железной дороги, без больших городских зданий – затерялся Суздаль среди хлебов Владимирского ополья. Выглядывают изо ржи башенки да купола церквей. Хлеба окружили город, подступив к крайним домам, как это бывает на деревенских околицах. А луга, устремившись вслед за рекой Каменкой, прорвались к самому центру города.
В стороне от главной улицы то и дело попадаются улочки, совершенно заросшие травой. Там, где должны быть тротуары, вьется узкая тропиночка, а так кругом зелень да зелень. Смотришь вдоль такой улочки, а она пуста – ни тебе прохожих, ни тебе автомобилей! Вот выбежали двое детей, играют, кувыркаются в траве на самой середине улицы, на самой, что называется, проезжей ее части. Недалеким концом своим улочка упирается, как правило, или в монастырскую стену, или в церковь. Поэтому остается от нее впечатление тихого, уютного тупичка. На окнах домов – резные наличники, на подоконниках – цветы, цветы, цветы.