Владыка Ледяного сада. В сердце тьмы
Шрифт:
Драккайнен присел подле них, придерживая одной рукой сагайдак с луком. Осторожно повернул к себе бледное, размокшее лицо девушки, с синими губами и матовыми глазами. На камнях крови не было. Края раны выпуклые и бледные.
Драккайнен поднялся и, склонившись, прошел быстрым шагом вдоль ручья, затем – медленно – вернулся назад, почти нюхая землю, перевернул пару камней, легонько провел пальцами по песку и гравию, словно читая знаки некоего тайного текста.
– Убили вас не здесь… – пробормотал он. – Привели по руслу ручья. Девять конных Змеев на странно подкованных лошадях и с десяток крабов. Вели пару тяжелых повозок, с одиночной упряжкой, не лошадей. Животные были массивнее и медлительнее. Повозки застревали на камнях, а потому вам разрезали ремешки на больших пальцах и приказали толкать.
…Он упал на колени, и тогда кто-то из Змеев поймал его каким-то лассо или бичом за шею. А потом поволок, умирающего, на отмель. Тогда ты бросилась на ближайшего всадника, но он тебя отогнал. Ты прыгнула еще на одного. Сумела стянуть его с коня и повалить, когда тебя рубанули. Высоко, с седла. Ты заслонилась предплечьем. Тот, на кого ты напала, освободился и перерубил тебе плечо. Второй конный ударил снова и перерубил шею. Потом вас отволокли на отмель. Но сперва, – обратился он к мертвой девушке, – он изнасиловал тебя и перерезал горло. Другой еще был жив, умирал от потери крови, но ему приказали смотреть. Когда ты умерла, они положили вас здесь. А повозки отправились дальше. Прямо в Музыкальный Ад. Везли, например, мясо, железо, шкуры, соль и селитру. Может, больше пушечного мяса для нашего колдуна из Амстердама. Для безумца и социального экспериментатора, которому захотелось войны.
Вуко поднялся и обтряхнул колени.
– Пожалуй, мне стоит изменить путь. Слишком тут серьезное движение.
И все же он пошел вдоль ручья.
Примерно через километр склоны понизились настолько, что можно было свернуть в лес. Он шел, будто старик, отдыхая каждые несколько метров. В лесу Драккайнен некоторое время рылся в подлеске, наконец нашел растущие прямо из земли папоротники, немного похожие на пальмовые листья. Постанывая от усилия, он вырвал их, а потом снова отдохнул, тяжело дыша и опершись о ствол. Отрубил папоротнику листья, оставив лишь толстый крученый корень, который он оскоблил ножом до белых внутренностей. Нашел неглубокую котловинку с видом на дорогу, что вилась дном ручья, и сел там, хрупая свои корешки. Старался жевать неторопливо, но ему все равно приходилось сдерживаться, чтобы не проглотить их целиком.
– Jebem ti duszu, что за мерзость, – проворчал он. – Еще и рыбьим жиром воняет.
Позже он выполз из котловинки поискать больше папоротников.
Они ехали шагом, хрупая бронированными лошадьми о камни на осыпях; уставшие, увешанные оружием, в странных черненых доспехах. Кони, закрытые броней, вызывали в памяти рисунки глубоководных рыб. Вокруг вставал туман, последний из всадников держал бунчук, увенчанный черепом с длинными волосами, его древко оплетали танцующие змеи, как на адском кадуцее. Руки всадников украшали зигзагообразные татуировки, напоминающие колючую проволоку.
Люди-Змеи.
Драккайнен лежал на земле совершенно неподвижно, укрытый своим плащом, лицом уткнувшись в пахнущую грибами листву, и мечтал о ручном гранатомете. Керамическом, со шрапнелью.
Их разделял десяток шагов, а он лежал на обочине, скрытый листвой, в нескольких метрах над их головами, во тьме бора. Если не выпадет невероятное невезение, или если он сам не сделает никакой глупости, они не должны его заметить.
Один из Змеев отозвался резким приказным тоном, и Драккайнен едва не поднялся из укрытия. Ему ответил второй, и оба рассмеялись, но слова звучали так, словно на гравиевое дно ручья падали бильярдные шары или словно кто-то сунул металлический пруток в спицы колеса. В звуках, которые Вуко слышал, не было ничего подобного понятным словам. Только скрежещущее лопотание, гортанные вскрики и угловатое громыханье чужого языка.
Он ничего не понимал.
Ничего.
Змеи говорили на языке Побережья Парусов.
На языке, который недавно звучал для Драккайнена так же естественно, как и языки Земли, а теперь он был понятен
Ему казалось, что он никогда не смог бы воспроизвести и, тем более, запомнить услышанное.
Всадники проехали, установилась тишина. Драккайнен уселся в котловинке и завернулся в плащ. Сидел неподвижно, двигалась лишь рука с ножом, скребущая съедобный корень папоротника. Медленно, с больной, поверхностной систематичностью. Бесконечно. Наконец он выскреб корень в лохмотья, воткнул нож в землю под ногами и продолжил сидеть.
Сидел долго.
– Ладно, драть все это, – сказал он лесу. – Я могу действовать с голой жопой, без меча и подмоги. Но с пустой башкой я не справлюсь. Мне жаль. Конец миссии.
Он сжал зубы и влупил затылком в ствол.
– Нужно всего-то пробиться к дому Грюнальди, где я ни с кем не смогу договориться, отыскать радиолярию и вызвать эвакуационный паром. Сори, Последнее Слово, но лучше сматывайся из страны. Мой земляк, увы, стал каким-то всемогущим гребаным магом и расхреначит вам тут все в пыль. Умеет превращать людей в деревья, оживлять трупы и духов, летать по воздуху – истинный Носферату. Потому садись на корабль, дружище, и ухреначивай, прежде чем он превратит тебя в картинку Босха, Брейгеля или Пикассо. А паром – либо прилетит, либо нет. Миссия у меня нелегальная, дружище. Если возвращаешься с пропавшими без вести, могут за тобой и прилететь. Эвакуация ученых хоть как-то оправдает нарушение инструкций. Ценная информация тоже оказалась бы весомым аргументом. Можно вытянуть агента потихоньку, стоит рискнуть. Но за засранцем, который испортился, ничего не сумел сделать и ни о чем не узнал, паром никто не пришлет.
Он сжал веки и снова ударил затылком в ствол, так, что загудело.
– Включись, стерва!
А потом снова замолчал.
Наконец сплюнул, поднял нож, вытер его о килт и аккуратно вложил в ножны.
Встал, перетянулся своим свертком, набросил на спину плащ и пошел через лес, вдоль ручья. Осторожно и как можно тише.
Раз-другой он останавливался, тревожно поглядывая через плечо, с ладонью на рукояти меча.
Встряхнул головой и отправился дальше.
Присмотрел себе не слишком отвесный склон рядом с устьем долины, километрах в полутора, и решил туда добраться. Взгляд с высоты мог дать понимание, верно он оценивает направление или ошибается. Мог помочь выбрать путь и начать интересоваться местом для ночлега. В нормальных условиях, имея доступ к воде, Драккайнен мог не есть неделю, но он и понятия не имел, в каком нынче состоянии. Ощущал себя странно и, сказать правду, не очень хорошо. У него кружилась голова, и потому каждые несколько сотен метров приходилось усаживаться, отдыхать и ждать, пока успокоится сердце.
По крайней мере, он чувствовал, что сердце у него бьется, что оно не разодрано копьем в клочья. Отирая мокрое от пота лицо, чувствовал, что это нормальная человеческая кожа, которая потеет и мерзнет, царапины на которой кровоточат. Кожа, а не одеревеневшая жесткая кора.
Некоторое время Драккайнен видел в уголке глаза какие-то плавающие пятнышки света, почти за гранью зрения. Мороки. Это могло означать усталость, слабость или истощение. Что хуже, они появлялись и исчезали, но каждый раз движение на краю зрения вызывало тревогу. Будто нервы и так не были на пределе.
Через несколько сотен метров он решил, что это не просто мороки и забеспокоился всерьез.
Эффект не напоминал серебристые искры, что беспомощно плавали по краю поля зрения. Скорее это было похоже на световой блик. Солнечный зайчик, пущенный зеркальцем, но казалось, он обладает собственной волей и специально поддразнивает, подкрадывается со стороны, а затем, при малейшем движении головы, сбегает.
Когда Драккайнен сошел в долину и двинулся в сторону встающего перед ним склона, он видел это чуть ли не постоянно. Световое пятнышко, движущееся параллельно ему. Мог наблюдать за ним краешком глаза, одновременно глядя вперед, а потому заметил, что солнечный зайчик, который должен оставаться лишь сбоем зрения или секундным обманом сетчатки, прячется за стволами деревьев и скалами, что, пробираясь между камнями, освещает их небольшим пятнышком света, как фонариком, что в свете том травинки и камешки на миг обретают дополнительную тень.