Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Букчин Семен Владимирович

Так стоит ли из-за этого ломать копья, распинаться «перед почтенной публикой», наконец тратить жизнь? Мучительность проблемы состояла в том, чтобы, прокламируя «близость к жизни», одновременно не утонуть в «злобах дня».

В начале мая 1894 года Гермониус-Финн «сдал пост» в рубрике «За день», отрапортовав читателю: «В Одессу приехал мой коллега В. М. Дорошевич, и мы меняемся местами. С чужого коня, как говорят, в любую погоду долой, и я спешу оседлать другого Пегаса, уступая прежнего его настоящему владельцу <…> Я был только калифом на час и искренне радуюсь возвращению настоящего калифа: ему книги в руки, а я займусь тем, „о чем говорят“» ^[401] .

401

Там же, 1894, № 120.

Обещания были сделаны, авансы выданы. Власу нужно было завоевывать на деле общественный авторитет. Между тем подоспела круглая дата — столетие Одессы, которое отцы города планировали отметить с подобающей пышностью. Это была достойная его пера тема, и Влас «отработал» ее в нескольких публикациях. «В начале, — пишет он в обзоре „За неделю“, — предполагалось устроить всемирную выставку», благодаря которой «столетие Одессы должно

было сделаться праздником всей нашей планеты». Но, в конце концов, решили ознаменовать юбилей серией банкетов, то есть «просто хорошо поесть», что само по себе выглядело «героическим подвигом: три дня без устали и без остановки есть, есть и есть» ^[402] . Может быть, по случаю юбилея будет оказана помощь городским беднякам? Но они, оказывается, в таковой не нуждаются, ибо в Одессе и без того «все для бедных»: целебные лиманы и доктора, «лекарства, состоящие из уксуса и горчицы». И как благодетельны фруктовщики с Екатерининской улицы, придумавшие «оригинальный» способ «уничтожения недоброкачественных продуктов» через отдачу их бедным. «Пусть уничтожают „на здоровье“» ^[403] . Настоящим вызовом Одессе, кичащейся своими деньгами, стала публикация поэмы «Кому в Одессе жить хорошо». В этом «скверном подражании Некрасову» поименно названы крупные подрядчики, спекулянты-маклеры, экспортеры, делающие бизнес в условиях порто-франко, деятели городской администрации, которые

402

Там же, № 125.

403

Там же, № 133.

Живут все припеваючи, Не сеют и не жнут.

И это в то время, когда

Кругом вопят все голосом, От пыли задыхаются, За мясо, хлеб втридорога Платить всем нам приходится… ^[404]

Резким диссонансом в потоке умиленных публикаций в прессе, поздравительных телеграмм и юбилейных речей прозвучала и вторая поэма «Пир на весь мир». «Южную Пальмиру», «Маленький Париж», «Золотой город» (наименования, рожденные сытым одесским патриотизмом) Дорошевич осмелился назвать «Вахлатчиной», стоящей уже сотню лет

404

Там же, №№ 183, 189, 196.

С дворами непокрытыми, С сухим совсем колодезем И с волостным правлением, набок почти свалившимся…

И вот посреди этого убожества

Торжественно и радостно, С огромным шумом, грохотом, Невиданно, неслыханно, Отпраздновать всем «обчеством» На ногу на широкую Решили вахлаки. Чтоб шум на всю губернию Пошел бы о столетии Селения Вахлатчины… ^[405]

405

Там же, № 221.

А как-то в очередных «Злобах дня», явно метя в местный патриотизм, он назвал Одессу «большими Тетюшами» ^[406] . Прав ли был фельетонист? Ведь в полумиллионном городе, не без оснований претендовавшем на определенный европеизм своей архитектурой, благоустроенными бульварами с роскошным видом на море, оживленной торговлей, дававшей заработок как гражданам России, так и многочисленным иностранцам, уже тридцать лет как существовал Новороссийский университет, в котором преподавали известные ученые. В разные периоды на протяжении 1870–1890-х годов здесь работали физиолог И. М. Сеченов, биолог И. И. Мечников, химик А. А. Вериго, микробиолог и эпидемиолог Н. Ф. Гамалея, физик Н. А. Умов, зоолог А. О. Ковалевский, экономист Г. Е. Афанасьев, историк литературы Д. Н. Овсянико-Куликовский, филолог А. И. Кирпичников, философ М. М. Филиппов, историки А. И. Маркевич и А. А. Скальковский. В Одессе начинали свою деятельность будущий финансовый реформатор и «конституционный премьер» России С. Ю. Витте, морской министр адмирал Н. П. Чихачев, знаток гражданского права, блестящий адвокат А. Я. Пассовер. Биографии известных литераторов, художников, музыкантов, певцов были так или иначе связаны с Одессой. Но — увы! — далеко не всегда культурная публика, интеллигенция могла задавать тон в городе, где, как выразился однажды Дорошевич, «чтобы вас почитали, достаточно иметь миллион» ^[407] , где градоначальник Зеленый мог на улице оскорбить заслуженного профессора университета, слависта А. А. Кочубинского («Ты чего, жид, мне не кланяешься?» — с этими словами набросился он на ученого, не бывшего, кстати, евреем), где на столетний юбилей вместо имевшего родственную связь с Одессой и не раз там выступавшего великого музыканта А. Г. Рубинштейна предпочли пригласить «опереточную примадонну» ^[408] .

406

Там же, 1899, № 81.

407

Там же, 1896, № 204.

408

Там же, 1894, № 289.

Как журналист Дорошевич предъявляет свой счет городским «благодетелям». Выявлять приметы провинциализма и запустения, обнажать социальные контрасты — здесь он видит свою первейшую задачу, и именно такая позиция позволяет ему характеризовать свои статьи как «соло-векселя», которые он предлагает «к учету общественного мнения» ^[409] .

Эта же позиция дает ему право считать, что одесские миллионеры-филантропы, все эти торговцы пшеницей с громкими фамилиями, Бродские, Эфрусси, Ашкинази, Попудовы, Розентоверы, Яхненко, в громадном долгу перед народом. Для него очевидно: «Хлеб обогащает всех, кроме тех, кто его создал. Он оплачивает существование железных дорог, банков, контор, скупщиков, перекупщиков, маклеров, экспортеров, и только пахарь остается таким же бедным, таким же одинаково нищим» ^[410] . Когда на улице от голода умерли молодая женщина с ребенком, он бросил в лицо тем же одесским богатеям: «Вы пальцем не пошевелили, чтобы предупредить эту страшную трагедию» ^[411] . Биографию учительницы С. И. Дмитревской он называет «обвинительным актом против общества»: «После сорока лет деятельности она была кинута на улицу, больная, голодная, безо всего» ^[412] .

409

Там же, 1897, № 21.

410

Там же, 1899, № 84.

411

Там же, 1894, № 241.

412

Там же, 1895, № 71.

Что же до пожертвований на благоустройство Одессы, то их эффективность рисовал фельетон «Письмо знатного иностранца» к некоей Кэтти, из которого становилось ясно, что «этому большому и вполне благоустроенному городу» недоставало «только: городского головы, хорошей думы, порядочной городской управы, воды, приличной конки, сносного трамвая, городского ломбарда, удобных купаний, хороших торговых смотрителей, порядка на базарах, школ, больницы, ветеринарного надзора, хороших боен, поливки улиц» ^[413] .

413

Там же, № 183.

Ему были известны городские проблемы. Внимательно вглядываясь в одесскую жизнь, Дорошевич не мог не заметить, что дух наживы, в немалой степени определявший атмосферу города, способствовал формированию комплекса буржуазно-мещанской субкультуры, включавшей одесский патриотизм наряду с местным жаргоном и любовью к «итальянским мотивчикам». Его носитель, одесский делец, становится постоянной мишенью в фельетонах Власа. Диапазон используемых средств здесь широк — от беззлобного юмора до отточенно-ядовитого сарказма. Своеобразный быт южного «коммерческого народа» с его обывательскими, семейными традициями запечатлен в сборнике «Одесса, одесситы и одесситки» (Одесса, 1895 г.). Составившие его рассказы и фельетоны, будучи исполнены не столько антибуржуазного пафоса, сколько добродушной насмешки, являют собой своего рода социологический портрет нравов одессита как типа. Влас предложил женщинам написать (разумеется, под псевдонимом) о мужчинах и мужчинам — о женщинах. В редакцию хлынула почта. Два написанных по материалам этого «плебисцита» фельетона («Одесситы об одесситках» и «Одесситки. Мнения одесситов») содержат массу критических наблюдений и оценок с обеих сторон. Но над всей разноголосицей взаимных упреков вознесся мудрый голос старого человека, призвавшего жить так, «чтобы под старость остались воспоминания», осталась «благодарность за счастье, за страдания, за все» ^[414] . Говорил ли кто-нибудь до этого в ежедневной газете на столь интимные темы, да еще широко привлекая высказывания самих читателей? Вряд ли. Сегодня подобные «анкеты» — дело обычное. Более ста лет назад это было ново, необычно: газета затрагивала очень личное, семейное. И что было важнее всего — автор не навязывал своей точки зрения, преобладали голоса самих читателей.

414

Дорошевич В. Одесса, одесситы и одесситки (Очерки, эскизы и наброски). Одесса, 1895. С.45–46.

Но Дорошевич может и зло посмеяться над потребительской культурой того же жителя «удивительно галантерейного города», над его «воляпюком», мещански-выспренним «одесским языком». Этот одесский господин уведомляет собеседника, что «скучает за театром». А на вопрос содержателя кондитерской, подать ему кофе «с молока или без молоком», гордо отвечает: «Без никому» (фельетон «Одесский язык»). Повальное увлечение игрой в винт рождает афоризм: «Другие народы вырождаются. Мы извинчиваемся» (фельетон «Винт»). Фельетонист предлагает ввести карточную игру «в программу средних учебных заведений. Нельзя же учить разным „пустякам“ и не учить самому главному, без чего нельзя обойтись в жизни» ^[415] . В «Одессе через сто лет» (так называется одноименный фельетон-антиутопия) автор встречает всё ту же обнаглевшую вконец домашнюю прислугу, назойливых агентов похоронных и страховых контор, жуликов-комиссионеров, редактора, загрызшего насмерть не только конкурента, но и сотрудников собственной газеты. В конце концов, приходится признаться, что это всего лишь сон, а на самом деле автор живет «в 1895 году в городе <…> где агенты похоронных контор заходят только к больным, а отнюдь не к здоровым людям, где на конке работают всего по 18 часов в сутки, где иногда даже светят по ночам фонари» ^[416] .

415

Там же. С. 160, 174.

416

Там же. С.96.

Прием антиутопии — один из излюбленных у Дорошевича. Он использует его и в фельетоне «Через сто лет после смерти». Путешествие автора по городскому кладбищу в сопровождении скелета «приличной наружности» дает возможность по останкам покойников установить их профессию, привычки, образ жизни. Особенный интерес вызывает то, что осталось от писателя. «Смотрите на эту искривленную спину, впавшую грудь, выдающиеся колени, искривившиеся пальцы правой руки, — обращает внимание спутника скелет. — Интересно было бы знать, что он писал. Посмотрим череп: это был сатирик. И даже очень недурной сатирик, потому что ему сильно дали в ухо. Он писал зло, остро, — посмотрите, как ему еще проломили голову. Он бил людей бичом сатиры, а его, по всей вероятности, — палкой. Ого! Трещина около виска». Впрочем, саморазоблачение следует очень скоро: