Власть и наука
Шрифт:
В это время, как уже было упомянуто, Хрущев носился с демагогическим лозунгом, что вот-вот советские люди будут иметь на своем столе столько же мяса, молока и масла, сколько имеют среднестатистические угнетаемые капиталом трудящиеся на презренном загнивающем Западе. Эту байку перепевали на все лады средства информации. Например, в "Правде" 10 июля 1957 года появился большой материал под шапкой: "В ближайшие годы догоним США по производству мяса, молока и масла на душу населения -- социалистические обязательства работников сельского хозяйства Латвийской ССР" (92)7 . Текст обращения заканчивался на мажорной ноте:
"Наше социалистическое сельское хозяйство... будет развиваться еще более быстрыми темпами, залогом этого является правильность линии, проводимой нашей
Конечно, Трофим Денисович не мог оставаться в стороне от решения этой в высшей степени благородной затеи. В "Горках Ленинских" стали выводить жирномолочных коров. Об этой, ничем не отличающейся от всех предыдущих, "панацее" Лысенко мы уже писали. Ценных качеств своим коровам Лысенко и Иоаннисян привить не могли, но 17 июля 1957 года в "Правде" на двух страницах была опубликована беседа с Лысенко (94) и приведена фотография академика. На оборотной стороне газетного листа красовались "портреты" жирных коров. Фотографу явно не давала покоя популярная в те годы картина "Утро нашей Родины" художника Шургина, на которой на фоне бескрайнего поля был изображен Сталин. Теперь на фоне поля стоял в той же позе Лысенко, мудро взиравший со страниц "Правды" на читателей. Столь же мудрыми были и слова, обращенные к советскому народу:
"Достижение задуманной нами цели будет скромной нашей лептой во всенародное дело борьбы за увеличение продуктивности животноводства в нашей стране.
Для советского ученого нет более благородной задачи, чем оказание помощи Коммунистической партии, советскому народу в их героическом труде по крутому подъему сельского хозяйства" (95).
Нужны ли физика и химия для изучения жизни?
Положение спорящих по вопросам биологии было в это время неравным: в глазах высшего руководителя страны Лысенко был победителем, но ученые не желали признавать его таковым, не прекращали своих усилий, а даже с большей энергией пытались проводить свою линию. Страх перед возможными идеологическими обвинениями и последующими затем карами, который при Сталине заставлял всех цепенеть и молчать, сейчас поослаб, и, надо заметить, это положительное изменение в жизни советского общества было связано с разоблачительными речами самого Хрущева, начавшего развенчание культа личности Сталина. Позже Хрущев стал сам впадать в звездную болезнь, не прочь был создать свой культ, но, несмотря на все потуги, вторым Сталиным он ни формально, ни фактически (в глазах народа) стать не мог. Народ осмелел, анекдоты про Никиту рассказывали, уже не таясь, всерьез его байки никто, естественно, не принимал, над лозунгом "Догоним Америку по производству мяса-молока" откровенно смеялись. От повторений лозунга количество мяса в магазинах не увеличивалось, а вот цены на мясо "Никита" сильно поднял.
Возможно, этот -- психологический -- фактор влиял на то, что открытое противостояние ученых Лысенко продолжалось. Выходили в свет статьи о прогрессе мировой науки, о ДНК и генетическом коде, причем даже в центральных газетах (96). В журнале "Вопросы философии" появилась передовая статья "О разработке философских вопросов естествознания" (97), в которой среди примеров неправильного, как было сказано, -- "нигилистического отношения к науке" -- было названо то, "что выбрасывались за борт ценные достижения хромосомной теории развития" (98). В том же 1957 году после отчаянной борьбы -- сначала с Бошьяном и Жуковым-Вережниковым, а затем с Опариным, Студитским, Нуждиным и редакторами Большой Советской Энциклопедии -- профессору В.Я.Александрову удалось опубликовать в ней большую статью "Цитология", в которой излагались основы генетики (99).
Лысенко приходилось в это время выдерживать тяжкие удары то с одной, то с другой стороны. Даже мелкие неприятности больно жалили его непомерно разросшееся самолюбие. В конце 1957 года он, во время последней моей беседы с ним, хрипя и брызжа слюной, кричал, что как бы ни зажимали недруги слова правды, она прорвет себе выход. В эти дни все в Тимирязевской академии читали слова правды, которая прорвалась с другой
"Дальнейшее развитие работ, начатых Н.И.Вавиловым, и разработка поднятых им идей будут лучшим памятником этому выдающемуся советскому ученому" (101).
В центре газетной полосы был помещен большой портрет Николая Ивановича, а в уголке сбоку, на той же странице была дана маленькая врезка с узеньким клише, на котором и лиц-то было не разобрать, и под ним подпись о прошедшей 22 ноября в Академии лекции Лысенко для студентов, после которой его засняли с группой ребят. Приходилось сносить и такое: закопанный в землю и, казалось, навсегда опозоренный Н.И.Вавилов смотрел с газетного листа и удостаивался высоких похвал, а он -- еще и живой и здравствующий академик Лысенко уже сдвигался в уголок, а зловредные коллеги норовили вовсе "задвинуть" его за пределы даже скромных студенческих многотиражек.
В эти дни Лысенко использовал любую возможность, чтобы показаться на публике, выступить в любой аудитории. В конце 1957 года он и выходивший на первые роли среди его клевретов Н.И.Нуждин прочли лекции в Центральном лектории Политехнического музея в Москве. Главное, чему были посвящены лекции, -- желанию оспорить прогресс в изучении молекулярных основ наследственности и описанные выше выпады философского журнала (102). По первому пункту было заявлено, что разговоры о связи молекул ДНК с генами -- не более чем досужая выдумка:
"Отказавшись от гена в его классическом понимании как кусочка хромосомы8, представители моргановской генетики перешли на новые позиции, выдвигая в качестве гена молекулу ДНК" (103).
"Разве не выход из положения: гена нет и в то же самое время он есть и им является молекула ДНК... Крылья фантазии с легкостью отрывают людей от почвы, унося их в область беспочвенных спекуляций" (104).
Они также отвергали вывод, сделанный в редакционной статье "Вопросов философии":
"Правильнее будет брошенный редакцией "Вопросов философии" упрек в нигилизме переадресовать по назначению: в адрес формальной генетики, отказавшейся от своих представлений о гене и объяснившей эти представления "наивными" и "детскими". Мичуринцы правильно показали, что учение о гене, как не отражающее объективных закономерностей науки, не может сохраняться в науке" (105).
Насмехались они и над Энгельгардтом, выразившим надежду, что через пятьдесят лет, возможно, будет раскрыта тайна генетического кода (106).
На лекцию Лысенко в Политехническом музее собралось много слушателей. Мне посчастливилось достать билет, и с группой студентов и преподавателей из Тимирязевки мы приехали и с трудом нашли места в зале. Обстановка во время лекции была напряженной. Неожиданно раздался шум (пожалуй, не смех, но что-то на него похожее), когда Лысенко убежденно заявил, что и протекающие по сосудам растений соки, всасываемые из земли, несут наследственную информацию:
"Если говорить о носителе наследственности, то таковым при определенных обстоятельствах может стать любая часть, любое вещество живого тела, в том числе и обычные растительные соки, пластические вещества" (107).
Такое явное завирательство было встречено с недоверием, и Лысенко это почувствовал.
Наиболее разгоряченным он выглядел под конец лекции, когда заговорил о самом больном вопросе -- поддержке генетиков физиками и химиками. Теперь, когда критика лысенкоизма шла не только от биологов, но и от представителей физики, химии и математики, ему не оставалось ничего иного, как на ходу вносить в выступления новую струю. Говорить напрямую, что и слушать их нечего, он, поступая дипломатично, не стал, а начал новую игру: твердил, что физика и химия не имеют никакого определяющего влияния на познание биологических закономерностей, что есть особые -- биологические процессы и законы, не сводимые к более простым физическим и химическим законам и процессам: