Власть меча
Шрифт:
Блэйна и Сантэн ждала напряженная программа встреч, обедов и ужинов с членами французского правительства, поэтому молодежь была предоставлена себе самой; очень скоро молодые люди поняли, что Париж – будоражащий город романтики.
В одном из скрипучих лифтов они поднялись на первый этаж Эйфелевой башни, наперегонки побежали к открытой лестнице, ведущей на самый верх, и охали и ахали, глядя на расстилавшийся под ними город. Взявшись за руки, они гуляли по набережным и под знаменитыми мостами Сены. Тара своим маленьким фотоаппаратом снимала их на ступенях Монмартра с Сакре-Кер на заднем
В полночь, когда девушки, простившись с отцом и Сантэн, скромно и послушно шли в свой номер, Шаса и Дэвид вытаскивали их с балкона, и компания отправлялась танцевать в boоtes [62] на левом берегу или слушали джаз в погребках Монмартра, где они обнаружили черного тромбониста, от чьей игры мурашки шли по спине; заходили в маленькие кафе, где и в три утра можно было полакомиться улитками или свежей земляникой.
На рассвете, когда четверка кралась по коридору, чтобы вернуть девушек в их номер, они услышали знакомые голоса в лифте, остановившемся на этаже, и едва успели спуститься по лестнице и затаиться на площадке: девушки носовыми платками затыкали рты, чтобы сдержать хихиканье, а над ними Сантэн и Блэйн, великолепные в вечерних нарядах и не подозревавшие об их присутствии, вышли из лифта и рука об руку направились по коридору к номеру Сантэн.
62
Boоte de nuit – ночное кафе (фр.).
Компания с сожалением покинула Париж и в отличном настроении доехала до немецкой границы. Предъявили паспорта французским таможенникам и проследовали далее с типичным галльским щегольством. Оставив у шлагбаума «бентли» и «даймлер», они направились к немецкому пограничному посту, где сразу увидели разницу в отношении к ним двух групп чиновников.
Два немецких офицера были безукоризненно одеты, их обувь начищена до блеска, фуражки надеты строго под предписанным углом, а на левой руке у обоих – черная свастика на алом и белом поле. Со стены за их столом с фотографии в рамке на посетителей смотрел фюрер, строгий и усатый.
Блэйн с дружелюбным «Guten Tag, mein Herr» положил перед офицером паспорта и стоял, болтая с Сантэн, пока офицер по одному рассматривал паспорта, сравнивал фотографию в документе с хозяином паспорта, ставил визу с черным орлом и свастикой и переходил к следующему паспорту.
Паспорт Дэвида Абрахамса лежал в самом низу, и, дойдя до него, офицер остановился, снова прочел первую страницу, затем стал методично перелистывать и читать все страницы паспорта, после каждой внимательно глядя на Дэвида. Через несколько минут вся группа, окружавшая Дэвида, замолчала и стала удивленно переглядываться.
– Я думаю, что-то не так, – негромко сказала Сантэн Блэйну, и тот подошел к столу.
– Какие-то проблемы? – спросил он, и офицер ответил на правильном, хотя и с акцентом, английском:
– Абрахамс – это ведь еврейская
Блэйн раздраженно покраснел, но, прежде чем он успел ответить, за ним остановился Дэвид.
– Да, это еврейская фамилия, – спокойно сказал он. Чиновник задумчиво кивнул и постучал по паспорту пальцем.
– Вы признаете, что вы еврей?
– Еврей, – все так же спокойно ответил Дэвид.
– В вашем паспорте не написано, что вы еврей, – уличил таможенник.
– А разве должно быть написано? – спросил Дэвид.
Офицер пожал плечами и спросил:
– Вы хотите попасть в Германию – вы, еврей?
– Я хочу попасть в Германию, чтобы принять участие в Олимпийских играх, на которые меня пригласило немецкое правительство.
– Ага, значит, вы спортсмен-олимпиец – еврейский спортсмен-олимпиец?
– Нет, я спортсмен-олимпиец из Южной Африки. Моя виза в порядке?
Офицер не ответил на этот вопрос.
– Пожалуйста, подождите.
Он вышел через дверь в стене у него за спиной, прихватив паспорт Дэвида.
Они услышали, как он с кем-то говорит в кабинете за стеной, и посмотрели на Тару. Она единственная из них немного понимала по-немецки, потому что изучала его для вступительных экзаменов и сдала, получив высший балл.
– Что он говорит? – спросил Блэйн.
– Они говорят слишком быстро… все время «евреи» и «Олимпиада», – ответила Тара, и тут дверь отворилась, и офицер вернулся с другим человеком, полным, розоволицым, очевидно, его начальником, потому что его мундир и манеры были гораздо более внушительными.
– Кто здесь Абрахамс? – спросил он.
– Я.
– Вы еврей? Вы признаете, что вы еврей?
– Да, я еврей. Я уже много раз говорил это. Что-нибудь не так с моей визой?
– Подождите, пожалуйста.
На этот раз в кабинет ушли все три чиновника, опять с паспортом Дэвида. Зазвонил телефон, потом послышался голос старшего офицера, громкий и подобострастный.
– Что происходит?
Все опять посмотрели на Тару.
– Он говорит с кем-то в Берлине, – ответила Тара. – Объясняет насчет Дэвида.
Односторонний разговор в соседней комнате закончился «Jawohl, mein Kapit?n», произнесенным четыре раза, каждый раз все громче, и выкриком «Heil Hitler!». Снова звякнул телефон.
Три чиновника один за другим вышли в комнату. Розоволицый начальник поставил в паспорт Дэвида штамп и картинно протянул паспорт.
– Добро пожаловать в Третий Рейх! – провозгласил он, вскинул правую руку раскрытой ладонью вперед и крикнул: – Heil Hitler!
Матильда Джанин нервно хихикнула:
– Какой забавный!
Блэйн схватил ее за руку и вывел из кабинета.
Молчаливые и подавленные, они въехали на территорию Германии.
Остановились в придорожной гостинице, и вопреки своим привычкам Сантэн сразу приняла номера, не осматривая предварительно постели, санитарные узлы и кухню. После ужина никто не захотел играть в карты или осматривать деревню, поэтому спать легли еще до десяти.
Однако к завтраку хорошее настроение вернулось, и Матильда Джанин насмешила всех стихотворением, которое сочинила и в котором описала подвиги отца, Дэвида и Шасы на предстоящих играх.