Власть меча
Шрифт:
Все слушали молча. Бородка сэра Гарри дрожала, он снял с носа очки в стальной оправе и с отсутствующим видом покусывал одну из дужек. Анна рядом с ним сдвинулась на самый край дивана, ее мощные бедра расплющились под собственной тяжестью, лицо медленно становилось кирпичного цвета, и она крепче сжимала руку мужа, глядя на приемник в корпусе из красного дерева.
Сантэн сидела у огромного каменного камина в высоком кресле с подлокотниками. В белом летнем платье с широкой желтой лентой на поясе она выглядела совсем девочкой. Ей уже исполнилось тридцать девять, но в густых темных волосах
По длинной комнате, по натертому паркету с разбросанными на нем восточными коврами Шаса прошел к большому концертному роялю, стоявшему у стены из книжных полок в дальнем углу, потом повернулся и быстрыми тревожными шагами пошел обратно, держа руки за спиной и сосредоточенно наклонив голову.
Сантэн думала: как он похож на отца. Хотя Майкл был старше и не так красив, но в Шасе то же изящество. Она вспомнила, что считала Майкла бессмертным, молодым богом, и почувствовала, как ужас, все тот же беспомощный калечащий ужас снова проникает в ее душу, когда в своем прекрасном доме, который она построила как крепость против всего мира, звучат страшные слова войны.
«Безопасности не существует, – думала она, – убежища нет. Вот оно, опять, и я не могу спасти тех, кого люблю. Шаса и Блэйн – они оба уйдут, и я их не удержу. В прошлый раз это были Майкл и папа, теперь – Шаса и Блэйн. Боже, как я это ненавижу. Ненавижу войны и тех злых людей, которые затевают их. Боже, пощади нас на этот раз! Ты забрал Майкла и папу, пожалуйста, пощади Шасу и Блэйна. Они все, что у меня есть. Не отнимай их у меня».
В комнате звучал низкий глубокий голос. Шаса застыл посреди комнаты, повернув голову и глядя на приемник, из которого неслось:
– И поэтому я с глубочайшим сожалением сообщаю вам, что отныне между Великобританией и Германией война.
Передача закончилась. Зазвучала медленная, печальная камерная музыка.
– Выключи, chеri, – негромко сказала Сантэн, и в комнате наступила полная тишина.
Много секунд никто не шевелился. Неожиданно Сантэн вскочила. Весело улыбаясь, она взяла Шасу под руку.
– Всех ждет ланч! – жизнерадостно воскликнула она. – В такую прекрасную погоду мы будем есть на террасе. Шаса откроет бутылку шампанского, а я сумела раздобыть первые в сезоне устрицы.
Она продолжала веселый безмятежный монолог, пока все не уселись за стол и не наполнили бокалы вином. Тут Сантэн не смогла продолжать игру и с мучительным выражением повернулась к сэру Гарри.
– Мы ведь не ввяжемся в это, папа? Генерал Герцог пообещал не втягивать нас в войну. Он говорит, это английская война. На этот раз нам не понадобится посылать наших людей на фронт, правда, папа?
Сэр Гарри взял ее за руку.
– Мы оба знаем, чего нам это стоило в прошлый раз… – его голос пресекся, он не мог заставить себя выговорить имя Майкла. Немного погодя он взял себя в руки. – Я хотел бы успокоить тебя, моя дорогая. Хотел бы сказать то, что ты хочешь услышать.
– Это несправедливо, – жалобно сказала Сантэн. – Нечестно.
– Да, согласен,
Сантэн вскочила и убежала в дом. Шаса быстро встал, чтобы пойти за ней, но сэр Гарри остановил его, взяв за руку, и десять минут спустя Сантэн вернулась. Она умылась, подкрасилась и улыбалась, но когда заняла свое место во главе стола, ее глаза лихорадочно блестели.
– Будем веселиться, – рассмеялась она. – Это приказ. Никакой печали, никаких тоскливых мыслей или слов – будем радоваться… – она замолчала и перестала смеяться. Она собиралась сказать: «потому что это, возможно, последний раз, когда мы можем радоваться».
4 сентября 1939 года, через день после объявления Великобританией и Францией войны нацистской Германии, генерал Барри Герцог обратился к парламенту Южно-Африканского Союза.
– Моя печальная и тяжелая обязанность – сообщить парламенту, что правительство разделилось в вопросе о политике нашей страны в войне, которая в данный момент идет между Великобританией и Францией с одной стороны и Германией – с другой.
Он помолчал, вернул на нос очки, осмотрел лица людей, сидевших перед ним в первом ряду, а потом с серьезным видом продолжил:
– Я твердо убежден, что ультиматум, предъявленный Германии британским правительством в связи с оккупацией Польши вермахтом, ни к чему не обязывает нашу страну и что немецкая оккупация Польши не представляет угрозы безопасности Южно-Африканского Союза…
Со скамей оппозиции донесся одобрительный гул, и доктор Дэниэл Малан, похожий в очках на лягушку, благосклонно улыбнулся; в то же время Сматс и его сторонники на правительственных скамьях столь же громко выразили протест.
– Это локальный спор между Германией и Польшей, и он не дает нашей стране повода к объявлению войны, – продолжал Герцог. – Соответственно, я предложил Южно-Африканскому Союзу сохранять нейтралитет; мы уступим военно-морскую базу в Саймонстауне [81] Великобритании, но во всем прочим продолжим существующие отношения со всеми воюющими державами, как будто никакой войны нет.
Стареющий премьер-министр был красноречив и убедителен, и Блэйн Малкомс во время его речи украдкой наблюдал за реакцией сторонников Сматса.
81
Саймонстаун – город и военно-морская база в Южно-Африканской Республике, вблизи Кейптауна.
Он знал, кто из них твердо, как он сам и оу баас, намерен поддержать Британию, а кто не уверен и может дрогнуть. Герцог продолжал говорить, и Блэйн отмечал реакцию слушателей; с недоверием и растущим стыдом он предчувствовал позорное решение, которое готов был принять парламент. Вместе со стыдом рос и его гнев.
Генерал Герцог продолжал говорить. Блэйн слушал его только краем уха, потому что одновременно писал записку, собираясь передать ее оу баасу, но вдруг с новым вниманием прислушался к словам премьер-министра.