Властелин колец
Шрифт:
– Больно нужно мне твое одеяло, — запротестовал Сэм, шутить не расположенный. — Я перед ней стоял, как будто на мне ничего нет, понимаете? Ну скажите, кому это будет приятно? Она словно прямо в душу мне посмотрела и спрашивает: что, если перенестись в Заселье, вот прямо сейчас, а там тебя ждет уютная норка и… собственный садик?
– Забавно, — прищелкнул языком Мерри. — Между прочим, я тоже что–то почти такое же почувствовал. Только… хотя нет, ладно, не буду об этом, — осекшись, закончил он.
Впрочем, похоже было, что всем пришлось испытать нечто подобное: каждому предложили выбор — с одной стороны, тьма и страх, с другой — самое заветное
– Я тоже сохраню свой выбор в тайне. — Гимли не улыбался. — Мне кажется, так правильней.
– Мне все это показалось крайне странным, — нахмурился Боромир. — Хорошо, если она просто испытывала нас, если она хотела прочесть наши мысли для каких–то благих целей! Но я подозреваю, что это было искушение. Она пыталась сбить нас с пути, намекая, что может исполнить то, что предлагает! Нечего и говорить, что я отказался ее слушать. Люди Минас Тирита верны слову.
Но что предлагала ему Владычица, Боромир не сказал.
Фродо не хотел говорить, но Боромир засыпал его вопросами.
– Долго же она на тебя смотрела, Хранитель Кольца! — повторял он.
– Долго, — сказал Фродо. — Но то, что вошло в меня с ее взглядом, во мне и останется.
– А все–таки ты поостерегись, — не отставал Боромир. — Не очень–то я ей доверяю, этой эльфийской госпоже. Мало ли что у нее на уме!
– Не говори так о Владычице Галадриэли, — сурово оборвал его Арагорн. — Ты сам не ведаешь, что слетает с твоих уст! Здесь нет зла — ни в ней, ни во всей этой стране, если только человек не принесет его в себе самом! Но тогда лучше ему и правда поостеречься! Ну, а я сегодня впервые усну спокойным сном с тех самых пор, как мы вышли из Ривенделла. Как я хочу уснуть и забыть про наше горе! Я смертельно устал — и душой, и телом.
Он бросился на свое ложе и тут же заснул крепким сном.
Остальные последовали его примеру. Ни звуки извне, ни темные сновидения в эту ночь их не тревожили, а когда они проснулись, лужайка перед шатром уже была залита солнцем и фонтан, поднимаясь и опадая, весело сверкал в его лучах.
На несколько дней — по крайней мере, так им запомнилось — путники задержались в Лотлориэне. Все это время над деревьями светило ясное, чистое солнце — ну, разве что иногда прольется ласковый дождик, после которого все делается только чище и свежей. Нежный воздух дышал прохладой ранней весны, но повсюду был уже разлит глубокий, задумчивый зимний покой. Гости пили, ели, отдыхали, гуляли под деревьями, предавались ничегонеделанию — и не желали иного.
Владыки их больше не призывали, да и с эльфами они общались мало: Галадримы или не знали Западного Языка, или не желали на нем объясняться. Халдир, попрощавшись, ушел обратно к северной границе — с тех пор, как Отряд принес вести из Мории, там установили неусыпную стражу. Леголас пропадал у эльфов; только первую ночь он провел с Отрядом, хотя иногда возвращался к трапезе или просто перекинуться словечком. Отправляясь на прогулку, он частенько брал с собой Гимли, и все немало дивились этому.
Бродя под деревьями или сидя в тени шатра, друзья почти всегда вспоминали Гэндальфа, и в памяти у них с новой ясностью вставало все, что каждый из них знал о нем, каким его видел за свою жизнь. Раны и усталость излечивались, но боль утраты росла. До поляны часто долетали песни эльфов,
– Митрандир, Митрандир! — пели эльфы. — О Серый Странник! — Ибо так они любили называть Гэндальфа. Но Леголас, если он находился неподалеку, отказывался переводить, отговариваясь тем, что это ему не по силам, — да и горе еще слишком свежо: плакать — да, а петь — еще рано.
Фродо первый попытался вложить свою печаль в слова, пусть робкие и не слишком искусные. Он нечасто решался сочинить песню или стихотворение. Даже в Ривенделле он только слушал и никогда не пел сам, хотя знал наизусть много песен, сложенных другими. Но здесь, в Лориэне, у фонтана, пока он внимал голосам эльфов, в голове у него невольно сложилась песня, и она показалась ему красивой; правда, при попытке пересказать ее Сэму от красоты осталось немного — сухая горсточка увядших листьев, и ничего больше.
Придя в Заселье ввечеру, На Холм он заходил всегда И тихо исчезал к утру, Ни слова не сказав куда. Не ведая его дорог, Куда он шел, не знали мы — На север, запад, на восток, А может, к югу, за холмы. Будь хоббит перед ним иль гном, Иль эльф, иль птица, иль зверек — Он на наречье потайном Со всяким объясниться мог. О славный меч! О трубный глас! О длань, целящая недуг! О неусыпный острый глаз! О трудный путь! О верный друг! Он мудро обо всем судил, И Зло страшилось встречи с ним; В потертой шляпе он ходил Повсюду с посохом своим. Один на каменном мосту Огню он противостоял, Но треснул мост — и в пустоту Бездонных Копей он упал.– Еще немножко, и вы перещеголяете господина Бильбо! — восхитился Сэм.
– Ох, боюсь, что нет, — вздохнул Фродо. — Это пока все, на что я способен.
– Знаете, господин Фродо, о чем я хотел вас попросить? Когда будете писать другую песню, вставьте словечко про фейерверки! Что–нибудь вроде:
Ракеты — «трах!» — над головой!
Зеленый, синий, голубой!
И в довершение чудес
Цветочный дождь идет с небес!
Хотя тут, конечно, нужны не мои стихи, а что–нибудь этакое, вровень с фейерверком!