Властелин мургов

Эддингс Дэвид

– Возможно, это дело просто показалось ему малозначительным.

Хабат тем временем пристально оглядывала каждого. Потом бросила взгляд на все еще трепещущего гролима.

– Скажи мне, - почти прошептала она, - как так случилось, что один из этих людей вошел в мои покои, имея при себе меч?
– И она указала на Гариона.

Лицо жреца посерело.

– Прости меня, Хабат, - забормотал он, - но я... я не заметил никакого меча.

– Не заметил? Как можно не заметить оружия таких размеров? Объясни-ка мне!

Гролим

затрясся с головы до ног.

– Может быть, этот меч невидимый? Или, возможно, моя безопасность тебя совершенно не заботит?
– Ее изуродованное шрамами лицо стало еще более жестоким.
– А вдруг ты затаил против меня зло и надеялся, что этот чужестранец умертвит меня?

Лицо гролима сделалось совсем серым.

– Полагаю, придется довести все происшедшее до сведения Агахака, когда он вернется. Вне всяких сомнений он возжелает побеседовать с тобою об этом мече-невидимке немного погодя.

Дверь в покои Хабат распахнулась, и на пороге возник худощавый гролим в черном одеянии, с капюшоном, откинутым назад и отороченным зеленым. Грязные черные волосы сальными сосульками свисали ему на плечи. От этого человека с выпученными глазами фанатика нестерпимо несло - то был тошнотворный кисловатый запах давным-давно немытого тела.

– Настало время, Хабат, - объявил он скрипучим голосом.

Мрачные глаза Хабат тотчас же смягчились.

– Благодарю, Сорхак, - ответила она, странно-кокетливо опуская ресницы.

Потом она поднялась и достала из ящика стола черный кожаный футляр. Раскрыв его, она почти любовным жестом извлекла оттуда длинный сверкающий нож и мрачно взглянула на гролима, которого только что отчитывала.
– Сейчас я пойду в святилище, чтобы совершить там жертвенный ритуал, - сказала она, рассеянно проводя пальцем по остро отточенному лезвию.
– И если хотя бы единое слово о том, что произошло в этих покоях, сорвется с твоих губ, ты сам умрешь при следующем же ударе гонга. А пока отведи этих работорговцев в пристойные покои, где они смогли бы дождаться возвращения иерарха.
– Она обратила взор к Сорхаку, и ее глаза внезапно сверкнули.
– Ты проводишь меня в святилище, чтобы понаблюдать за тем, как я буду приносить священную жертву?

– Для меня это величайшая честь, Хабат, - коротко кивнув, ответил тот. Но стоило жрице отвернуться, как губы его скривила презрительная усмешка.

– Оставляю вас на попечение этого недотепы, - сказала она, проходя мимо Сади.
– Мы еще не окончили разговора, но я должна идти - мне надо приготовиться к жертвоприношению.
– И жрица удалилась, сопровождаемая Сорхаком.

Когда двери закрылись, рябой жрец с ожесточением плюнул на пол - на то самое место, где только что стояла Хабат.

– Никогда не подозревал, что женщина может достичь ранга Пурпурных в одном из храмов Торака, - сказал ему Сади.

– Хабат любимица Агахака, - мрачно пробормотал

гролим.
– Колдунья она никудышная, так что своим продвижением всецело обязана ему. Правителю по нраву все отвратительное. И только благодаря его заступничеству ей до сих пор не перерезали глотку.

– Политика, - вздохнул Сади.
– Здесь все так же, как и везде в этом мире. Кстати, она, как мне кажется, весьма ревностно относится к исполнению религиозных ритуалов.

– Ее страсть к ритуалам имеет мало общего с религиозностью. Она обожает кровь. Я сам видел, как она пьет ее, когда кровавая струя хлещет из тела жертвы. И омывает в ней лицо, руки.
– Жрец оглянулся, желая убедиться, что его никто не подслушивает, и продолжил: - Однажды Агахак все же прознает, что она связана с нечистой силой, что они с Сорхаком справляют свои черные шабаши здесь, в священном храме, когда все остальные спят. И как только наш иерарх обнаружит предательство, она сама будет истошно вопить на алтаре, а все гролимы храма передерутся за право располосовать ее ножом.
– Он выпрямился и приказал: - Пойдемте со мной.

Комнаты, куда он проводил путешественников, более всего напоминали мрачные застенки. В каждой келье была низенькая кровать, а на колышке, торчащем прямо из стены, висело черное одеяние гролима. Жрец, кивнув, удалился. Шелк оглядел центральную комнату, которая была чуть попросторнее. Ее освещала единственная лампа, а в самом центре стоял грубый стол и скамьи.

– Роскошью все это никак не назовешь, - презрительно произнес он.

– Можно подать жалобу, - предложила ему Бархотка.

– Что у нее с лицом?
– дрожащим голосом спросила Сенедра.
– Она просто ужасна.

– Таков был обычай в некоторых гролимских храмах в землях Хагги, - ответила Польгара.
– Жрицы, владевшие искусством колдовства, покрывали свои лица такими вот шрамами в знак вечной преданности Тораку. Теперь так почти нигде не делают.

– Но ведь она могла бы быть такой красавицей! Почему же она так страшно себя изуродовала?

– Люди в состоянии религиозной истерии порой способны на странные вещи.

– А как получилось, что этот гролим не разглядел меча Гариона?
– спросил Шелк у Бельгарата.

– Шар обладает властью отводить глаза тех, кому не следует его видеть.

– Это ты велел ему?

– Нет. Порой он принимает решения самостоятельно.

– Ну что ж, дела наши идут неплохо, как вы считаете?
– Сади довольно потирал руки.
– Говорил же я, что буду вам весьма и весьма полезен.

– Ух, как ты нам полезен, Сади, - насмешливо сказал Шелк.
– Сперва ты затащил нас в гущу битвы, потом в самое логово дагашей и вот теперь - прямо в пасть гролимов Хтол-Мургоса. Ну, что ты там дальше задумал для нас, если, разумеется, эта госпожа с экстравагантной внешностью не прирежет тебя до утра?