Влечение

Жисе Филип

Майкл вздохнул, подумав о своем нерадостном настоящем и еще более нерадостном будущем. Он не хотел думать о будущем, впервые в жизни не хотел, ждал его с содроганием тела, с отвращением в душе. Похоже, его фамилия оправдала себя в полной мере. И почему он не изменил ее, ну хотя бы на Лаки, может тогда в его жизни все было бы иначе. Может быть, хотя уверенности у него в этом не было.

Майкл закрыл глаза. Найра восприняла это как усталость, желание отдохнуть.

– Тебе надо поспать, Майкл. Все будет хорошо, – сказала она, поднимаясь со стула. – Я буду за дверью. Позови и я приду.

Девушка собиралась закрыть дверь

с обратной стороны, когда ее позвал Майкл.

– Найра!

Голова девушки показалась из-за двери.

– Я хотел сказать спасибо.

– За что?

– За то, что спасла мне жизнь.

Девушка улыбнулась.

– Я рада, что спасла тебе жизнь, Майкл. Не печалься, все будет хорошо.

Найра вышла в коридор, прикрыв за собой дверь. Майкл остался один в палате.

– И снова один, – прошептал он. – Ничего, привыкай. Теперь тебе часто придется быть одному, очень часто.

Грусть окутала сердце Майкла черным облаком. На какой-то миг ему захотелось, чтобы рейнджер забыл ружье и медведица осталась жива, тогда бы она смогла закончить начатое, тем самым избавив его от этих и будущих переживаний и сожалений.

* * *

Когда он проснулся в следующий раз, ему принесли поесть, затем сменили бинты. Он просил принести ему зеркало, но тщетно, сказали, что принесут, когда затянутся шрамы. Видел зашитые уродливые рубцы на предплечье, плече, груди. Мысленно содрогнулся. Если его лицо “украшают” такие же рубцы, тогда он понимал, почему ему отказываются нести зеркало. Пытался отогнать пугающие мысли, но с таким же успехом можно было попытаться отогнать от себя оголодавшего гризли. Они все лезли и лезли в его сознание, словно получали удовольствие от его душевных мук. В конце концов он повернул голову к окну и стал смотреть, как в вечерних сумерках вдалеке из земли вырастают горы.

Раздался тихий стук в дверь. Майкл отвернулся от окна. Дверь открылась, и в палату вошла Найра.

– Ты не спишь? – спросила она, присаживаясь на стул возле кровати.

– Я проспал полдня, думаю, теперь не скоро засну.

– Заснешь. Твой организм был молод и крепок, но тяготы Йеллоустона измотали его и теперь он не скоро обретет прежнюю силу. Тебе надо много спать и хорошо кушать, тогда ты быстро поправишься.

– Не знаю, Найра. Мне кажется, что я уже никогда не поправлюсь. След от того, что со мной произошло, останется в моем сердце навсегда.

– Даже самое израненное сердце продолжает жить и надеяться. Сердце никогда не сдается, даже когда разум не видит пути к спасению. Если будешь слушать свое сердце, а не разум, и ты никогда не сдашься. Поражение в жизни сопутствует тем, кто сожалеет о прошлом, победа – тем, кто верит и надеется на будущее. Живи с тем, что есть сейчас, а не с тем, что было когда-то. Мой прадед, великий касик, говорил: грустно сердце, которое смотрит в прошлое, радостно – которое смотрит в будущее.

– Но как я могу быть радостным вот с этим? – Майкл указал на забинтованное лицо. – Ведь меня и в будущем ждет то же самое. Как мне смотреть в глаза людей? Как терпеть насмешки одних или жалость других? Как мне жить с лицом урода в обществе, где физический недостаток – порок?

– Уйди из этого общества. Здесь люди не понимают чужую боль. Они радуются, когда надо плакать, и плачут, когда надо радоваться. Найди место, где тебе будет хорошо, где тебя будут любить таким, какой ты есть, со всеми твоими

недостатками и достоинствами.

– Куда же мне уйти? Где мне найти такое место? – в глазах Майкла вспыхнула надежда.

– Со мной, – просто сказала индианка.

– С тобой?

– Мы уйдем с тобой в резервацию, туда, где живет мой народ.

– В резервацию? К индейцам? – Майкл растерянно бегал глазами по белому потолку.

– Да. Там никто над тобой не будет насмехаться, ведь мы в глазах твоего общества такие же уроды, каким ты себя считаешь, только лица наши не изуродованы, как твое. Нас держат в резервациях, как животных в заповедниках. Даже привозят туристов, чтобы посмотреть на нас, точно на какую живую диковинку. Как и ты, Майкл, мы не нужны в этом обществе, мы не такие, как люди, живущие в нем, мы не бледнолицые, поэтому нас и загнали в резервации, чтобы мы не путались под ногами, не мешали бледнолицым жить на нашей земле, – Майкл увидел, как вспыхнули глаза индианки.

В какой-то момент он почувствовал симпатию к этой гордой индианке.

– Но даже в резервации они не дают нам покоя: алкоголь, наркотики, казино. Мы вымираем, но Красной книги для нас не предусмотрено. Наши традиции, язык, культура – все забывается, уходит в прошлое, молодежь перебирается в города, у нас нет будущего, Майкл, мы обречены на вымирание.

Майкл заметил, как глаза Найры заблестели, губы задрожали. Индианка отвернулась и устремила взгляд в окно, скулы двигались под ее тонкой кожей. Майклу показалось, что еще немного и Найра ринется с оружием в руках защищать интересы своего народа.

– Смог бы я так? – думал Майкл, наблюдая за Найрой. – Дорог ли мне мой народ так сильно, как этой милой индианке ее народ?

Ответ пришел сразу, едва он вспомнил об обществе, в котором жил. Нет. Ему его народ был совершенно не дорог. Ложь, лицемерие, корысть – это было еще не самым худшим, что отличало его народ от других народов, например тех, что принадлежали к коренному населению Америки, краснокожих, как прозвал их его народ. Индейцы всегда жили в гармонии с матушкой природой, были истинными ее детьми, а что же его народ, бледнолицые? Как ни прискорбно ему это было осознавать, но его народ давно забыл, что значит жить в гармонии с природой. Слишком корыстен, слишком жаден и ненасытен, чтобы думать о какой-либо гармонии. Проще убивать, насиловать, разрушать, жить настоящим и не думать о будущем, о том, что будет после тебя. И будет ли что-то? Вряд ли. После того, как бледнолицые возвели себя на вершину эволюции, жизнь на планете пошла по пути деградации и разрушения, а если так, то у этой планеты, некогда удивительной, наполненной невероятным разнообразием живых существ, нет будущего.

Майкл закрыл глаза, чувствуя, как на глаза навернулись слезы, а в груди защемило сердце. Он был ничем не лучше других представителей своего народа. Разве он когда-нибудь задумывался о том, что будущее есть не только у него, у его друзей или знакомых? Что оно есть и у планеты, – разве он думал когда-нибудь об этом? Никогда, как и большинство из его соплеменников. Он заботился о собственном будущем, о собственной рубашке, о собственном процветании – и плевать хотел на процветание планеты. Зачем, когда мир и так полон невероятного изобилия. Был полон. Когда-то. Сейчас же остались только объедки с рождественского стола.