Влечение

Жисе Филип

– Это было бы великолепно, детектив. Так и поступим. Номер моего мобильного у вас есть. Буду ждать вашего звонка.

– Тогда решено, мистер Галлахер. Будут новости, я вам сообщу, а сейчас извините, еду в Коди, – детектив поднялся из-за стола, снял с вешалки куртку и набросил на плечи.

– Конечно-конечно, детектив, – Мэтью допил кофе и поставил чашку на стол. – Не буду вас задерживать, да и мне пора, хочу успеть еще сегодня вылететь в Денвер. Спасибо за все, особенно за отличный кофе и хорошую новость. – Жду вашего звонка, – сказал он уже у двери, на ходу застегивая пуговицы пальто.

Уже минуту спустя Мэтью вел машину к отелю “Кроун Плаза”. Надо было забрать вещи, освободить номер, забронировать билет, вернуть машину

и… ах, да… позвонить Селене, сообщить радостную новость.

Он еще успевал на двухчасовой рейс.

Два часа спустя Мэтью стоял у входа в здание аэропорта и рылся в карманах пальто в поисках визитки Селены. Не найдя ее там, он вытащил портмоне и стал искать там. Да, визитка оказалась в портмоне, хотя Мэтью и не помнил, что клал ее туда. Набрав номер Селены, Мэтью поднес мобильник к уху и принялся слушать гудки.

– Алло, – услышал Мэтью женский голос в трубке.

– Селена?

– Да, а кто спрашивает?

– Мэтью, Мэтью Галлахер, друг Майкла.

– Узнала, Мэтью. Здравствуй.

– Здравствуй, Селена. У меня есть новости о Майкле.

– Какие? – Мэтью услышал нотки нетерпения в голосе девушки.

– Майкл найден. Он сейчас в Коди, в клинике.

– Что с ним? – нетерпение в голосе Селены сменила тревога.

– Я разговаривал с детективом Карстеном. По его словам, Майкла покусал гризли.

– О Боже! Где, Мэтью?

– В Йеллоустоне.

– Я так и знала, так и знала, что он там. Я хочу его увидеть, Мэтью.

– Не получится. Врачи никого к нему не пускают. Детектив Карстен пообещал сообщить, если ситуация изменится. Я буду держать тебя в курсе. Если хочешь, потом вместе съездим к Майклу.

– Да, Мэтью, обязательно сообщи мне. Спасибо, Мэтью.

Мэтью почесал нос; ему послышалось, или Селена действительно заплакала?

– Я позвоню, Селена, обязательно позвоню. До связи.

– До свидания, Мэтью. Жду звонка.

Мэтью спрятал мобильник.

– Эх, милая, – пробормотал Мэтью, когда явственно услышал плач Селены, – что ж ты раньше не плакала? Тогда, может, ничего этого и не было бы.

Мэтью посмотрел на часы. Только час дня. Что ж, у него в запасе есть еще как минимум полчаса. Он даже успеет съесть гамбургер. Мэтью взялся за ручку сумки, открыл дверь и вошел в здание аэропорта.

* * *

Майкл сидел на корточках и смотрел, как белая небесная вата, плывущая по голубому небу, цепляет вершины далеких гор на западе. Мысленно он был там, сидел на камне и смотрел на стада бизонов, кочующих по равнинам, видел играющих кугуаров, волков, шныряющих в поисках пропитания, слышал клекот орла, завывания койотов, рычание медведей. Он часто предпринимал такие мысленные экскурсии, побеги в горы, спасаясь – кто бы мог подумать – от навязчивого внимания людей: врачей, медсестер, полицейских и журналистов. Последние отличились больше всего: заглядывали в окна палаты, требовали интервью, фотографий. И так две недели, что он находится здесь, в клинике. Чрезмерное внимание соплеменников давило на него, угнетало до такой степени, что он мечтал о том, чтобы снова вернуться в горы, исчезнуть из человеческого общества, стать никем. Теперь он понимал животных, избегающих любой ценой человеческого внимания. Да от него же с ума сойти можно! Наверное, Майкл и сошел бы, если бы не постоянное присутствие Найры рядом. С каждым днем, проведенным вместе, она ему нравилась все больше. Прогоняла настырных журналистов, а несколько раз не пустила в палату и полицейских. Она заботилась о нем, как мать о ребенке, чувствовала его желания без слов, защищала его, оберегала. Майкл думал, что никогда уже не сможет полюбить, никогда не сможет впустить кого-либо в свое израненное сердце, но с каждой минутой, проведенной с Найрой, он открывался ей все больше, без страха, без опасения быть осмеянным или непонятым.

Когда он в первый раз увидел себя без повязки на лице, подумал, что его жизнь закончена.

Чудовище, урод, лишенный человеческого облика; думал о самоубийстве. Раны на плече, руках, груди можно скрыть под одеждой, а вот лицо… Но Найра спасла его и на этот раз, вырвала из лап саморазрушения и самоистязания, вернула к жизни его издыхающую душу. Первое время он сопротивлялся ее потугам, продолжал жить условностями, прогнившими ценностями его общества, а потом откинул их, смирился с настоящим, принял его, уступил тому огромному напору безусловной, искренней любви, мудрости и сострадания, что она изливала на него каждый день, каждую секунду. Она стала для него спасительницей, лекарем его сердца, надеждой на будущее. Когда ее не было долго, он начинал скучать, словно щенок без суки, хотел позвать ее, да только она бы его все равно не услышала…

Под конец второй недели Майклу разрешили снять повязку с лица. Больше он ее не надел, хотя желание сделать это было огромным. Таким образом он решил бросить себе вызов, превзойти себя, свой страх быть осмеянным, но насмешек не было, возможно из-за того, что он находился в клинике, а не в центре Нью-Йорка или Лос-Анджелеса. Врачи видят подобные уродства часто, им не привыкать, научились сострадать чужому горю, а вот другие – вряд ли им известно, что такое сострадание. В его памяти еще были свежи воспоминания об одном журналисте, который криком “урод” хотел привлечь к себе его внимание, чтобы сделать фотографию. Такие, как этот журналист, его не поймут. К сожалению, подобных людей большинство.

Он помнил, что после того как ему сняли повязку с лица, он пошел к туалет, где было зеркало, долго смотрел на еще не зажившие, глубокие, красно-желтые, как опавшие листья, рубцы – следы от медвежьих когтей, избороздившие правую сторону его лица, от виска до шеи, и плакал, плакал долго, навзрыд, проклинал свою судьбу, клял богов и себя самого, пока не почувствовал на плече, том самом, которое рвали зубы гризли, чью-то руку. Обернулся и увидел Найру. Индианка приложила ладонь к его израненной щеке, будто одним прикосновением хотела вылечить его, посмотрела ему в глаза и сделала то, чего он совершенно не ожидал – отняла ладонь от его лица, поднялась на цыпочки и коснулась губами рубцов, страшных и уродливых, вызывающих омерзение, тошноту, но никак не симпатию. И тогда, будто чудо свершилось, слезы перестали лить из его глаз. Он вдруг понял, что он не одинок на этой планете, что даже среди лжи и лицемерия может вырасти цветок доброты и сострадания. Он помнил, как тогда сделал шаг, обнял Найру и прижал к груди. Сердце его стучало, громко и гулко, но на душе было спокойно и даже радостно. Он знал, что пока Найра рядом, ему нечего бояться жизненных невзгод. Ее любовь к нему – вот его ангел-хранитель, она защитит его от любых напастей, поддержит в трудную минуту и станет крыльями для его надежды, надежды на лучшее, надежды на счастье и любовь…

– Майкл! – услышал он, оглянулся и увидел Найру, бегущую к нему. На лице индианки играла улыбка, длинная толстая черная коса металась за спиной из стороны в сторону.

– Что случилось, Найра?

– Доктор Шелли сказала, что завтра выпишет тебя.

– Это здорово, – губы Майкла скривились в неком подобии улыбки.

Майкл редко улыбался. На то было две причины. Во-первых, рубцы на лице не зажили и часто любое изменение мимики причиняло боль. Во-вторых, слишком зловещей казалась его улыбка, будто скелет осклабился.

Майкл был рад слышать, что его собираются выписать. Он давно просил об этом доктора Шелли, и вот небеса его услышали. Устал быть диковинкой, устал от лечения, хотелось убраться отсюда, залезть в какую-нибудь нору, словно лисица, и зализывать свои раны.

– Завтра мы будем уже далеко отсюда, – будто угадала его мысли Найра. – Мы сядем в тот пикап, – девушка указала на старенький “бьюик” на парковке клиники, который она взяла у отца, – и уедем далеко-далеко, на край света, туда, где тебя никто не сможет найти.