Влипла! или Смотри, не влюбись
Шрифт:
– Давайте прямо из сковородки поедим, - предложила я. – Так же вкуснее.
Хмыкнув, мужчина положил в центр стола деревянную подставку, а сверху поставил горячую сковородку.
– Я добавил лук. Надеюсь, ты его ешь, - сел мужчина напротив.
– Разве можно есть жареную картошку без лука? Это же не по-христиански! – усмехнулась я. – А можно молоко? Холодное к картошке.
– В холодильнике, - устало указал мужчина и положил на стол вилки. – И мне тоже налей, - махнул он рукой и отставил в сторону налитый им ранее чай, поставив вместо него пустые стаканы.
– Ммм,
– Я еще ни разу ничего не готовил на этой кухне. Только Тиму каши и пюре.
– У вас неплохо получилось. Кашки и пюре, я уверена, тоже получаются не хуже.
Глядя на уставшее выражение лица Мирона Александровича и вялость его движений, очень хотелось поддержать мужчину. Единственное, что было в моем арсенале, - это трёп. Бестолковый, но очень (как мне казалось) воодушевляющий.
– Возможно, - повел мужчина равнодушно плечом и взял стакан молока, отпив несколько глотков. Проследила его движения, остановившись взглядом на пластыре на его пальце. – Расскажешь об этом? – спросил Мирон Александрович, заметив, куда я смотрю.
– Это пластырь, - ответила я тут же.
– Я о твоей фобии, - лениво улыбнулся мужчина. – Откуда она и как давно? И почему ты раньше мне ничего не сказала?
– Раньше при мне вы как-то не занимались кровопусканием, а момента, чтобы упомянуть о моей фобии, не подворачивалось. Не могла же я принести вам кофе и сказать: «Кстати, если сейчас из вас польется кровь, то я шлёпнусь в обморок! Хорошего дня, Мирон Александрович, и приятного аппетита!»
– Ну, да, - улыбнулся мужчина шире и пристально, чуть сощурившись, всмотрелся в мое лицо, покачивая в руке почти пустой стакан с молоком. – С твоей фобией связаны какие-то трагические события? Прости, если спрашиваю лишнее.
– Мой папа врач. Терапевт. И как-то раз мы ехали на дачу (мне было лет восемь), а по дороге случилась авария. Папа, естественно, пошёл помогать пострадавшим. И там был мужчина… весь в крови… вся голова, лицо, руки… - тяжело сглотнула я, пытаясь унять дрожь голоса и рук.
– Он кричал как ненормальный, будто в него бесы вселились, и ломился к нам с мамой и старшей сестрой в машину. Я думала, что уснула от страха, но оказалось, что с того дня я научилась вырубаться от вида крови. И не могу это контролировать. Свою кровь я не боюсь вообще, а вот чужую… В голову сразу лезет тот безумный мужчина с окровавленным лицом, руками… и стекло нашей машины еще всё было в крови…
– Успокойся, - не сразу сообразила, как Мирон Александрович поймал мои руки и прижал их к поверхности стола. – Ты вся дрожишь, Май. Успокойся, - мягкое поглаживание его теплых пальцев вырвало меня из того дня и вернуло в реальность, в которой я сидела за одним столом со своим боссом, что смотрел в мои глаза с неподдельным беспокойством. – Ты здесь. Со мной.
В груди что-то колыхнулось, потеплело. Серые глаза напротив излучали надежность, собранность и вместе с тем почти нереальную нежность.
– Тима плачет, - произнесла я, мысленно благодаря малыша за возможность избежать внезапной неловкости, и мягко высвободила свои руки.
–
– Я всё уберу, - опередила я его действия, когда он потянулся за сковородой. – А вы идите к сыну.
– Спасибо, Уральцева.
Эх! Ну, вот, опять я стала Уральцевой…
Глава 23
Глава 23
Тихо убрав всё в кухне, погасила свет и на цыпочках прокралась в отведенную для меня комнату.
В детской Тима горел тусклый свет и было слышно тихое мужское бормотание. Такое ласковое и нежное, что захотелось остановиться и прислушаться. Но этикет гостя не позволял развешивать уши у дверей хозяйских комнат.
Уснула я довольно быстро. Едва стоило оказаться под одеялом, как глаза закрылись сами собой как у старых кукол из моего детства, когда те принимали горизонтальное положение. Но сон мой длился недолго. Сомневаюсь, что я успела поспать хотя бы один час, когда за стеной раздался громкий плач, который не закончился даже спустя пять минут. Ребенок просто кричал и, судя по отчаявшемуся голосу его отца, успокоить его было невозможно.
Не зная до конца, можно ли вмешиваться тогда, когда мой рабочий день давно официально закончен, вышла из комнаты и прокралась в детскую.
Мирон Александрович, обнаженный по пояс, прижимал к груди сына, силясь его успокоить. Ласковые речи и уговоры никак не действовали на маленького кричащего террориста, размахивающего погремушкой.
– Можно я? – спросила я шёпотом и потянула руки к мальчишке.
Не сразу, но мужчина сообразил, что я от него хотела и передал мне в руки своего плачущего сына, который сразу уткнулся мне в шею и, кажется, даже тихо хрюкнул, словно очень сильно пытался втянуть запах моей кожи.
– Вот так, мой хороший. Тише-тише, - мягко похлопывая малыша по спине, стала с ним покачиваться и расхаживать по комнате. – Спи, моя радость, усни… - запела я и повернулась к взлохмаченному Демоне, который, растирая ладонью шею, стоял в комнате, будто из солидарности со мной, но не знал, что ему делать и нужен ли он тут вообще.
– …И, папа, тоже в моей комнате усни-и… - многозначительно указала я взглядом на приоткрытую дверь.
– Но… - попытался он возмутиться. Даже рукой что-то в воздухе изобразил.
– Пересменка в саду-у… - тянула я, пока на моих руках успокаивался, но всё ещё всхлипывал Тимур. – Спи, мой начальник, усни-и…
Практически вытолкала мужчину из детской. В некоторой растерянности и сонной дымке он, всё же, ушёл в свою комнату, но дверь закрывать не стал. Видимо, чтобы лучше меня слышать. Поди, и локаторы свои настроил на максимум.
Покачиваясь, танцуя и напевая, наконец, убедилась в том, что Тим уснул. Но стоило мне лишь на чуть-чуть отстранить его от себя, чтобы уложить в кроватку, как он снова проснулся и расплакался. Пришлось начинать всё сначала. Спустя четыре попытки присесть-прилечь стало понятно, что Тим спит только на моих руках и только при условии, что я стою. А я уже начинала чувствовать себя лошадью, которая каким-то образом умудрялась дремать стоя.