Влюбиться не предлагаю
Шрифт:
«Что я здесь делаю?» — задаю сам себе вопрос, протискиваясь сквозь пока немногочисленных зрителей, выискивая взглядом свободное место на последнем ряду, занятое для меня Гордеевой.
— Не думал, что мне придется заплатить пятихатку, чтобы с тобой встретиться, — усаживаюсь в кресло, с которого Лиля убирает свою сумку.
— Эта была полностью твоя инициатива, так что не жалуйся, — пытается изобразить серьёзность, но эта эмоция плохо маскирует то, что Гордеева всё-таки рада меня видеть.
— С бедных студентов деньги тоже
— Нет, по студенческому билету вход бесплатный, — заправляет распущенные волосы за уши, визуально превращаясь в чертовски привлекательную послушную студентку-отличницу. Да ещё и одежда на ней соответствующая: черные брюки и белая блузка (с пуговицами на это раз там, где надо: спереди).
Такую расстёгивать, как орешки щёлкать.
Чтобы немного удержать фантазию, снова пробегаюсь глазами по зрительному залу. Радует, что я не единственный невольный слушатель, переросший студенческий возраст и, в связи с чем, вынужденный расстаться с деньгами, купив входной билет. Рассаженные вразброс дамы, которые не удосужились снять головные уборы в помещении, это подтверждают.
Что только не придумаешь, чтобы лишний раз пересечься с Гордеевой. А то она вся такая занятая в последнее время: лекции, подготовки к семинарам, докладам и прочая учебная ерундистика. Да я и сам хорош, работы накопил, только разгребай. Вот и припёрся в здравом уме на этот поэтический вечер, где будет зачитывать свои произведения Лилин преподаватель по… мировой художественной культуре, кажется.
— Неужели ты не нашла занятия поинтереснее, чем слушать какие-то стихи?
— Это добровольно-принудительно. Кто сегодня присутствует, тот получит зачёт автоматом.
— Лишь бы твои стремления не пропали даром, а то обещать можно что угодно, — старательно скрываю зевоту, а это ещё выступать никто не начал.
Замечаю сидящих у прохода Лилиных подружек. Карина спит на плече у Маши. Она же присутствует? Присутствует. А в каком состоянии неважно. Маша тем временем сидит вполоборота, жует жвачку и, встретившись со мной взглядом, надувает большой пузырь, но не лопает, а многозначительно захватывает губами, скрывая его во рту.
Нет, Маша, ты меня не подцепишь. Ни своим ртом, ни его способностями.
Я тут до сих пор от «способностей» Гордеевой отойти не могу. Что же будет, когда она наберётся опыта в этом щепетильном деле? И сразу встречный вопрос: «А можно она будет набираться опыта на мне? Пожааалуйста».
«Чё ты пялишься на неё? — а это я прожигаю мыслью ещё одну «подружку» Гордеевой, Костика, развернувшегося в нашу сторону всем корпусом и смотрящего на меня в упор, — со мной она сидит и чё? Завидно? А я ей, может, руку на колено сейчас положу, из штанов тогда выпрыгнешь? Раньше надо было прыгать, зайка. А так, извини. Всё. Зайку
— А где Дина? — переключаюсь с Костика на Лилю.
— Дина решила провести время более продуктивно. У них с Лёшей романтическое свидание.
— Вот это я понимаю досуг, — вздыхая, наблюдаю за выходящей на сцену женщиной неопределенного возраста в платье цвета детской неожиданности с леопардовым принтом.
Это платье — боль моей сетчатки. Настолько безвкусное, бесформенное. И накидывающее к её годам ещё лет десять. Но, она поэт, «она так видит». Представляется как Агнесса Мирская.
— Её так в реале зовут? — шуршу обёрткой леденца. Голос ко мне практически вернулся. Это я так, борюсь с остаточным явлением, таким как «прокашляться».
— Нет, конечно, это её творческий псевдоним.
— А менее пафосно нельзя было назваться?
Над зрительным залом воцаряется полумрак, а весь свет устремляется на сцену, где начинается выступление.
— Здесь есть бар? — спрашиваю Гордееву минут через тридцать.
— Зачем тебе?
— По трезваку это невозможно слушать.
Реально, столько экспрессивно окрашенных слов, произносящихся заунывным голосом, от которого хочется вздёрнуться или выйти в окно. А это вроде как стихи о любви. Может, конечно, неразделённой. Но и про неразделённую любовь можно вещать как-то пободрее.
— Нет, она точно что-то принимает, — снова наклоняюсь к Гордеевой, когда поэтесса встаёт на колени и эмоционально упрашивает невидимого собеседника не оставлять её одну, дословно, «во мраке бытия».
— Она замужем?
— Вроде нет.
— Муж бы вытряс из неё всю эту дурь.
— Артём, — Лиля шикает на меня, сдерживая улыбку.
— Может, у тебя наушники в сумке завалялись? Давай видосик какой втихушку посмотрим? Я творческий человек, мне надо вдохновляться прекрасным, а от подобных рифм и словооборотов у меня вянут уши, и падает всё вдохновение.
Лиля смущённо улыбается, опускает голову, вертит в руках шариковую ручку.
Я задаю ей все эти бестолковые вопросы не потому, что мне действительно интересно услышать на них ответы. А для того, чтобы как можно чаще наклоняться к Гордеевой. Близко-близко. По-другому ведь разговаривать не получается. Как-никак культурное мероприятие. А так, появляется возможность задеть невзначай губами её ухо, вдохнуть полной грудью запах её волос.
Когда Лиля отвечает на мои нелепые вопросы, поворачивается ко мне лицом. А я не вслушиваюсь в слова, смотрю на её губы, а Лиля, кажется, смотрит на мои.
— Сколько эта лабудень будет длиться? — слежу за тем, как она медленно моргает.
— Ещё часа полтора.
— Ого, — снова под предлогом что-то спросить, сокращаю расстояние между нами: — Антракт предусмотрен?
Лиля замирает от моей близости, а я, не удержавшись, скольжу дыханием по её шее и касаюсь губами нежной, покрывшейся мурашками кожи.