Влюбленные женщины
Шрифт:
– Только одну женщину? – спросил он. Вечернее солнце, заливавшее поля за окном желтым светом, высветило восторженное и непреклонное выражение на лице Беркина. Но Джеральд не разгадал его смысла.
– Да, одну, – произнес Беркин.
Однако Джеральд в его словах услышал только настойчивое желание, а не уверенность.
– А я не верю, что одна только женщина может заполнить мою жизнь, – сказал Джеральд.
– Хочешь сказать, что любовь к женщине не может стать стержнем и смыслом твоей жизни? – спросил Беркин.
Глаза Джеральда сузились, в них вспыхнул странный
– Такая мысль не приходила мне в голову, – ответил он.
– Нет? Тогда что является для тебя жизненным стержнем?
– Не знаю. Хотелось бы, чтобы мне это сказали. Насколько я могу судить, его вообще нет. Он поддерживается искусственно разными социальными механизмами.
Беркин задумался над словами Джеральда, словно ему что-то открылось.
– Я согласен, что жизнь утратила стержень, – проговорил наконец он. – Старые идеалы давно мертвы, на их месте зияющая пустота. Единственное, что еще возможно, как мне кажется, это совершенный союз с женщиной, своего рода идеальный брак.
– Значит ли это, что если такого союза нет, то вообще ничего нет? – спросил Джеральд.
– Похоже на то, если нет Бога.
– Тогда нам придется туго, – заключил Джеральд и повернулся к окну, глядя на пролетающий мимо позолоченный солнцем пейзаж.
Беркин не мог не отметить красоту и мужественность лица собеседника и с трудом сохранил равнодушный вид.
– Так, по-твоему, у нас нет шансов? – спросил Беркин.
– Да, если наша жизнь зависит только от встречи с женщиной, одной-единственной, – ответил Джеральд. – По крайней мере у меня.
Беркин почти сердито посмотрел на него.
– Ты скептик по природе, – сказал он.
– Просто я чувствую то, что чувствую, – отозвался Джеральд. Мужественный и проницательный взгляд голубых глаз не без иронии остановился на Беркине. Тот ответил ему взглядом, полным гнева, который быстро сменился замешательством, потом сомнением, а затем заискрился теплотой и смехом.
– Этот вопрос меня очень беспокоит, Джеральд, – признался он.
– Вижу, – отозвался Джеральд, заливаясь громким, здоровым смехом.
Джеральда подсознательно притягивал собеседник. Ему хотелось находиться рядом, быть в сфере его влияния. В Беркине он ощущал нечто родное. Все же остальное его не очень заботило. Он чувствовал, что ему, Джеральду, открыты более глубокие и вечные истины, чем его другу. Он ощущал себя старше, более сведущим во многом. В Беркине он любил пылкость чувств и энергию, а также яркую речь; он наслаждался остроумием, игрой слов и рождающимися у друга мгновенными ассоциациями. Содержание речей его мало волновало: он считал, что мыслит правильнее.
Беркин это понял. Он понял, что Джеральд стремится его любить, не принимая всерьез. И это знание заставило его принять более сухой и холодный тон. Поезд несся вперед, а Беркин сидел, глядя в окно и позабыв о Джеральде, который перестал для него существовать.
Он смотрел на простиравшуюся в вечернем свете землю за окном и думал: «Что ж, если человечество погибнет, если наше племя сгинет, как Содом, но останутся этот прекрасный вечер и залитые светом земля и деревья, то
Джеральд перебил его мысли, спросив:
– Где ты останавливаешься в Лондоне?
Беркин поднял глаза.
– У одного мужчины в Сохо. Я вношу часть арендной платы за дом и живу там когда хочу.
– Прекрасный выход – иметь даже такое жилье, – оценил Джеральд.
– В целом да. Но мне там не очень нравится. Я устаю от людей, которых там вижу.
– А что за люди?
– Художники, музыканты, лондонская богема – самая расчетливая и скупердяйская богема на свете. Впрочем, там есть несколько приличных людей, приличных в некоторых отношениях. Они настоящие ниспровергатели устоев – живут только отрицанием и неприятием – во всяком случае, ориентированы на отрицание.
– Кто они? Художники, музыканты?
– Художники, музыканты, литераторы, прихлебатели, натурщицы, молодые люди с современными взглядами; те, что бросают вызов традициям, но сами ничего собой не представляют. Недоучившиеся в университете молодые люди и девушки из тех, что предпочитают жить независимой жизнью, так они это называют.
– Нравы свободные? – спросил Джеральд.
Беркин понял, что в друге проснулось любопытство.
– В каком-то смысле – да, в каком-то – нет. Несмотря на их вызывающее поведение, все довольно стильно.
В голубых глазах друга Беркин увидел огонек вожделения, замешанного на любопытстве. Он видел также, как тот хорош собой. Джеральд был необыкновенно привлекателен; казалось, кровь в нем просто кипит. Голубые глаза горели ярким, но холодным огнем, тело было красиво особой, медлительной красотой движений.
– Мы могли бы увидеться: я пробуду в Лондоне два или три дня, – сказал Джеральд.
– Идет, – согласился Беркин. – В театр или мюзик-холл идти не хочется, предлагаю заскочить ко мне и самому убедиться, кто такие Холлидей и его банда.
– Спасибо, с радостью, – рассмеялся Джеральд. – А что ты делаешь сегодня вечером?
– Я договорился с Холлидеем о встрече в кафе «Помпадур». Местечко не блеск, но ничего лучшего нет.
– Где это? – спросил Джеральд.
– На Пиккадилли-Серкус.
– Понятно… Я могу туда заглянуть?
– Конечно. Может быть, это тебя развлечет.
Смеркалось. Они уже проехали Бедфорд. Беркин вглядывался в сельские пейзажи за окном, и сердце щемило от чувства безысходности. Такое случалось всякий раз, когда он подъезжал к Лондону. Отвращение к человечеству, к большей его части нарастало и становилось похожим на болезнь.