Вне рамок приличия: Друг моего сына

Ермакова Александра Сергеевна

— По телефону такие вопросы не решаются, — тотчас перестала улыбаться Лиза.

Знал, как ей неприятен разговор, но дело было важным, да и горело оно мне, вот и давил.

— Но ты порвёшь… — не спрашивал, утверждал в категоричной форме.

Глава 24

ЛИЗА

— Почему ты на меня напираешь, Русь? Если я с ним порву, не значит, что буду готова к нам с тобой во всеуслышание.

— Это неважно, — парень уминал заказанный в ресторане бефстроганов. —

Главное, чтобы держалась подальше от отца!

Его упрямость уже казалась маниакальной.

— Это принципиально? — смотрела на него в упор. — Не себе, не ему или есть…

— Нет, Лиз, он гондон, — вот так просто брякнул Рус, отставив пустую тарелку и придвинув другую с салатом. Да уж, аппетит у парня был отменный.

— Ни тебе, никому другому не пожелаю жизни с этим… — сам себя заткнул порцией салата.

— Да, у него сложный и властный характер, — тяжко вздохнула, вспоминая, что мне предстоял нелёгкий разговор по душам.

— Он последний человек, кого бы я спасал, случись что… И то, после животных, шмота и прочего, что показалось бы важным, — убил признанием Руслан.

— Русь, он всё же твой отец, — попыталась смягчить его заявление. Парень горьковато хмыкнул:

— И что? Кровное родство не делает его лучше. Десять лет! Десять лет его не видел после того, как он оставил меня с бабушкой и дедом.

— Я думала, — мотнула головой. — Вернее я так поняла со слов твоего отца, что твоя мать умерла немногих позже того, как тебя родила.

— Мне было тринадцать, когда она умерла, но периодически, мать время проводила в клинике, сражаясь с раком. И насколько помню, вполне успешно. Поэтому чёрт его знает, сколько бы ещё прожила, если бы не стычки с папашей.

— Герман говорил, что вас почти не навещал. Редко…

— Редко, — кивнул Рус, — но метко. Его до тринадцати помню кровавыми урывками…

— Что значит «кровавыми»? — зацепилась за странное сравнение. Моё сердечко болезненно ёкнуло.

— После того, как он навещал мать, мы от крови отмывали пол, стены… а мать, тем временем, в больнице откачивали.

Теперь меня холодом сковало.

— Ты когда-нибудь видела комнату, где всё забрызгано кровью? Повсюду отпечатки руки, ног… багровые лужи… даже сгустки…

Я судорожно мотнула головой:

— Прошу не… — меня аж перекосило от ужаса.

— А я несколько раз, — цыкнул Руся без показушничества и желания нагнать большего страха, чем уже. Просто делился воспоминанием. — Громов это называл «поговорить по душам», а мать… никак… — красноречиво помолчал, словно не находил слов.

Я тоже не знала, что сказать.

— Она его любила, прощала и позволяла… Увы, её любовью к этому монстру я не проникся. И её зависимости не понимал. Но не виню только его. Они оба были… неправильными. Насильник и жертва… связанные и зависимые. Вот она его и продолжала любить… болезненной любовью. Думаю и он её, вот такой извращённо садисткой… Как это модно сейчас называть «Стокгольмский синдром».

— Но Герман говорил, что твоя мать ему изменила…

— И ты поверила? — после секундного молчания, вскинул брови Рус. — Она бы даже под угрозой смерти этого не сделала. Типичная жертва. По малолетству я с пеной

у рта орал, что отец — зло! А мать несчастная! И на защиту с возрастом стал бросаться, огребая от бати, как и она, пока не окреп настолько, чтобы ему дать отпора. А потом она умерла, и Громов перестал приезжать. Я его ненавидел… И сейчас ненавижу, но уже не так категорично. Мать могла уйти, могла прервать этот порочный круг. Подать на отца в суд, в конце-концов. Но не желала этого, тем самым развязывая ему руки.

— А ты не думал, что это из-за страха, что отец тебе…

— Это уже не важно… — покачала головой Руслан. — И рассказал не для психологической консультации, в поиске детской травмы, а чтобы предупредить… Не связывайся с ним!

— Я уже догадалась, что твой отец не ангел, — кивнула, неосознанным жестом смахнув чёлку со лба Руси. — И увижусь с ним только через неделю. Он же в командировке… — не договорила, Руслан меня рывком к себе подтянул и на себя усадил.

— Ты с ним рвёшь! — категорично и властно. — Будем мы вместе или нет, не так важно, как то, что ты с ним быть не должна! — и поцеловал жадно, с первого же глотка подчиняя. Пока я в него цеплялась, проворно ручищами под халатик пробрался, в себя вжимая так крепко, что даже больно стало. Но приятно больно. Сладко…

Сумасшедшие ласки, жгучие, яростные поцелуи, как всегда, привели к близости, от которой уже отказаться не могли. Видимо, стыд я потеряла окончательно, ибо отдалась Руслану на кухонном столе, став для парня десертом.

На работе, как всегда аврал: то пациент, то начальство, то бумажная работа.

Звонок от Германа настроения не прибавил. Наоборот. Я откровенно начинала злиться, но радости добавил приезд Жеки. Естественно с Русей — гадёныш выискивал любую возможность увидеться. И улыбался так лучисто, что меня аж слепило от этого солнышка. А если учесть, что он подстригся, явно скрывая выбренный участок волос на голове, чтобы шов наложить, я признаться, зависла на неприлично затянутые несколько секунд.

И дальнейший разговор, отводила глаза и держалась предельно далеко, только сердце с ума сходило, и тело чуть ли не плавилось от жара, который испытывала в его присутствии.

Перевязку сделала сама. Чмокнула сына, поворошила волосы, жадно рассматривая и понимая, что… всё… он уже не мой мальчик. Теперь в его сердце другая женщина, и мне с этим, как бы это было не больно, нужно свыкнуться.

Хотела напомнить, что нужно меньше напрягаться, как телефон Жеки заголосил. Судя по торопливости сына, это была…

— Да, Мариш, мы уже почти всё. Прости, — это мне бросил. — Я в коридоре подожду, — кивнула Русе, и вышел из кабинета, оставляя нас с Русланом наедине.

И его место на кушетке занял светящийся, как начищенный медный таз, Рус:

— Мне тоже нужно провериться, — очаровательно подмигнул, облизав моё лицо взглядом, и только я сузила глаза, чтобы ответить колючей, парень покладисто голову склонил:

— Там швы, снимать не пора ли?..

— Рано, — отрезала я. Но парень не унимался: