Вне закона

фон Саломон Эрнст

— Те из людей, которые готовы решиться на прорыв, могут это сделать. Хорошо, вы можете идти. Я выпрямляюсь и шатаюсь к двери, и я знаю с грызущей болью, что это решение Бертольда является для него единственным возможным. Я оказываюсь у трупа Хоффманна. Быстро темнеет.

У нас нет патронов, у нас нет воды, у нас так много погибших, что мы считаем живых. У нас также больше нет и надежды. Хоффманн периодически храпит. Все заканчивается. Что нам с того, что огонь снаружи стихает? Вут подходит и говорит, что Бертольд связался с осаждающими. Какое мне до этого дело? Маленький баварский офицер подходит, он как репейник, он внимательно слушает с открытым ртом. У меня есть еще немного патронов в кармане. Там внизу у входа

наступает оживление. В доме уже очень темно. Вдруг два рабочих санитара стоят перед нами, пожилые мужчины, спокойно спрашивают, где тяжелораненые. Один с красной повязкой приходит за ними и говорит вполголоса: — Мы гарантируем свободный отход без оружия. Пожалуйста, сдайте оружие. Он говорит «пожалуйста». Вут фаталистически улыбается и расстегивает портупею на шинели и роняете на землю. Маленький баварец взволнованно говорит Вуту:

— Но ведь портупея это моя частная собственность!

— Снимай ее, тупица! — говорит грубо Вут и отворачивается. Стрельба полностью прекратилась.

Мы медленно протискиваемся к главному входу. Отдельные люди уже на площади, уже я стою на лестнице и смотрю на черную, взволнованную массу вооруженных людей, как снова звучит выстрел. Стоящие впереди взволнованно бросаются назад, они кричат: — Измена, измена! и: — Собаки снова стреляют…

Я сразу несусь наверх на крышу к последнему пулемету. Едва я у двери, как он снова грохочет. Бой начинается снова.

Он длится недолго. Мы расстреливаем последние патроны. Две красные повязки встречают меня в коридоре и говорят: — Люди, это же бессмысленно. — Вы мерзавцы, — говорю я и чувствую, как бледнею: — это так вы соблюдаете соглашение? Они молчат.

Тяжелые пары крови, пота, пыли и пороха давят легкие. Через труп Хоффманна переступают несколько красных повязок с винтовками вперед. Меня охватывает безумная ярость.

— Оружие прочь! — кричат они мне угрожающе. Я бросаю винтовку в сторону и говорю: — Патронов все равно больше нет. Один из них говорит, очень молодой парень: — Вы дураки, вас просто обманули. Но если мы поймаем кого-то из ваших офицеров! Тут как раз Вут выходит из-за угла. Я как можно скорее тяну его назад. — Снять погоны! — шиплю я ему. Он глядит на меня, объятый ужасом, я быстро отрываю ему эти штуки с шинели. — Они ищут офицеров, — говорю я; он пожимает плечами. Затем он медленно и со смертельно печальным выражением лица снимает с головы свой боевой берет. На нем простая шинель. Я надеваю на него окровавленную шапку Хоффманна. Он собирается с духом и говорит: — Быстро к Бертольду!

Внизу на темной лестничной клетке царит дикая неразбериха. Красные повязки, штатские, наши, а также немногочисленные рейхсверовцы — все вперемешку. Там стоит Бертольд. Орден Pour le merite блестит на короткое мгновение. Только несколько людей еще отделяют нас от него. В этот момент фельдфебель саперов Рейхсвера вскидывает пальто, набрасывает его на Бертольда и шипит:

— Господин капитан, бегите, вас убьют! Бертольд оглядывается, потом громко кричит: — Нет, я остаюсь с моими людьми!

Тут Вут как клин втискивается в толпу, отбрасывает людей в сторону, сталкивается с капитаном, бьет его кулаком в поясницу и злобно шипит: — Ну, Бертольд, черт бы вас побрал, прочь! Капитан, шатаясь, идет вперед, Вут несется за ним, подгоняет его быстрыми ударами, и вот они уже скрылись из виду.

Огромный матрос расстегивает мне мундир и лезет в нагрудный карман. — Это у вас такой обычай? — спрашиваю я его. Он молча отталкивает меня назад и протискивается дальше. Наконец, я стою у двери. Улица черна от людей. Открывается узкий проход, обрамленный вооруженными людьми, для пленных. Кто-то бьет меня, я качаюсь, сразу получаю еще один удар в голову. Я поднимаю руку, чтобы защитить лицо. Удары обрушиваются на меня, но я едва что-то чувствую, я только смотрю, что я продвигаюсь вперед. Позади в массе

возникает беспорядок, я замечаю, как куча толпится туда, оставляя меня. Большой баварец внезапно рядом со мной, он шепчет, запинаясь: — Там они убивают наших офицеров!

Все больше пленных собираются под беспорядочный крик толпы. Мы стоим апатично, у меня тяжелая голова, я вижу только запутанную, невыразимо противную неразбериху искаженных гримас. Я не могу думать ни о чем, я не хочу ни о чем думать. Несколько минут я полностью оглушен и хочу только стакан воды. Тут я вижу Вута, в нескольких шагах передо мной. Он стоит безразлично среди других. Слава Богу, думаю я и сразу думаю, ах, но тогда Бертольд не прошел! Но Бертольда нигде не видно.

Протискивается доктор, в сопровождении огромного матроса, к нам, видит меня, подбегает с дрожью ко мне: — Где лейтенант Вут? Где лейтенант Вут! Я должен сказать ему, что я должен теперь перевязать раненых. Где все же лейтенант Вут? Гамбуржец возле меня перебивает: — Захлопни пасть, идиот! Здесь нет никаких офицеров, ты идиот! Теперь, наконец, доктор понимает, в чем дело, его лицо становится совсем серым, нижняя челюсть опускается книзу. — Ну да, теперь так, ну да, естественно, итак, чтобы вы знали, я перевязываю раненых. Да… Матрос оттаскивает его.

Мы уходим. Справа и слева от нас плотно шагают вооруженные люди. Моя раненая рука начинает невыносимо болеть. Все нервы концентрируются в одной точке. Мы спотыкаемся вдоль забора, потом сворачиваем направо на тихую улицу. Последние минуты бледного света перед вторжением ночи погружают дома в расплывающийся пар, и заставляют наш марш выглядеть абсолютно нереально.

— Стой! — кричит звонкий голос. Самые передние группы останавливаются. Вдруг по рядам проносится что-то вроде электрической вибрации, красные повязки внезапно наводят на нас снятые с предохранителя винтовки. Я испуганно наскакиваю на идущего передо мной. Что там происходит, там наверняка происходит что-то ужасное. — Там лежит ваш капитан, посмотрите на него.

Что, что он кричит там, спившаяся собака? — Капитан? Капитан?

— Капитан! — кричат баварцы, это как толчок проходит по испуганной колонне; баварцы шумят, внезапно напирают.

Там лежит капитан. Там лежит Бертольд. В сточной канаве, в водосточном желобе. Что они сделали с капитаном — он голый, но где же голова? — Кровавое, растоптанное, голое тело, горло разрезано, рука оторвана от туловища, тело полностью в красных полосах, и шрам на шраме на этом теле. Это действительно Бертольд? Там лежит голова!

Капитан! Мы берем с собой его! Мы берем капитана с собой. Баварцы стонут. Мы берем его с собой! И продвигаемся вперед. На нас обрушиваются приклады. Уже первые группы бегут сюда; отдельные выстрелы начинают трещать. Мы берем его с собой! Красные повязки несутся вперед. Баварцы сзади напирают резкими толчками. Первые группы подталкиваются вперед идущими за ними товарищами, масса пленных катится дальше, чтобы увидеть капитана, но в эти беспокойные секунды замешательства к красным повязкам уже успевает подкрепление, и они вталкиваются между нами; трещат удары прикладов. С нами покончено.

Бушующий гнев людей сопровождает нас. Бабы визжат, машут нам кулаками. Летят камни, кастрюли, палки. Они попадают в часовых, и теперь те яростно кричат на баб.

Нас быстро загоняют в какой-то ресторан, толпа напирает, вооруженные едва сдерживают ее. Мы попадаем в освещенный газовыми фонарями танцевальный зал. Пыльная блестящая мишура в духе дешевого пригорода висит на стенах, и под потолком тянутся бумажные гирлянды, на которых висят пестрые лампионы. Нам нужно выстроиться. Часовые с дикими криками командуют всем кругом. Снаружи горланит толпа и грохочет по двери. Теперь мне уже все равно. Рука ужасно болит, я наполовину поворачиваюсь. Нас тут самое большее еще сто человек — из прежних четырехсот — и Вута здесь нет.