Вне закона
Шрифт:
— Далеко? — окликаю их я.
— В ближнюю веску, полицаев потрошить, — отвечает с подводы Кухарченко. — И вот радиста думаем подкормить. Изголодался, бедняга. Один он у нас, сердешный…
— А рация как же?
— Рация у Токарева, — Кухарченко остановил подводу. Что носы повесили? Через недельку в Москве пировать будем. Посмеяться хотите? Вот газетку почитайте… — Кухарченко бросает мне сложенную в трубку газету. — Самарин из родных хачинских краев доставил… Читай вслух! Не захочешь — захохочешь!
Я подхожу к Студеникину, шепчу ему:
— Не смей передавать эту радиограмму Самсонова, слышишь!
Радист хмурится и неохотно отвечает:
— Ты уж третий мне это говоришь!
Щелкунов
В газете под жирными заголовками — оперативная сводка карателей. Немцы бахвалятся разгромом хачинских партизан, приводят сногсшибательные цифры, все в сотнях и тысячах: тысячи сдавшихся в плен, сотни убитых, сотни захваченных автоматов и пулеметов, три автомашины, десятки разгромленных бандитских гнезд, склад с боеприпасами…
— Помните ребята: «Ой, не ходы, фрицу, ты на вечерницу»? — спрашивает, усмехаясь, Ванюшка-радист. — У тех фрицев, что тогда Леша вот прихлопнул, взял он секретную сводку — в ней они все-таки меньше врут, чем в газете. Слушайте! Студеникин достал блокнот радиограмм. «Операция № 36 «Бреслау», направленная на уничтожение банд противника в районе Старый Быхов, имела целью умиротворение местности, прилегающей к шоссейной и железной дорогам Могилев — Рогачев. Поскольку кавалерийский полк СС, выделенный для выполнения этой задачи, был отозван, операция могла быть выполнена лишь в меньшем масштабе и была разделена на операции «Бреслау I» и «Бреслау II». В операции принимало участие пять батальонов. Ввиду недостаточности этих сил оказалось невозможным провести полное окружение. Несмотря на это, нам удалось уничтожить опорные пункты и захватить большое количество взрывчатки. Было уничтожено восемь хорошо организованных и оборудованных опорных пунктов. Банды преследовались неотступно и показали признаки деморализации. Противник понес тяжелые потери, насчитывающие 439 человек убитыми. Захвачено: 14 пулеметов, 1 миномет, 1 противотанковая пушка, 2 легких пулемета, 618 мин и большое количество пехотных и артиллерийских боеприпасов…»
— Четыреста тридцать девять, — протянул Боков. — Наверно, столько они убили в нашем лесу гражданских…
— «Бои по ликвидации жидовско-большевистских банд подходят к победному концу», — вновь читает Щелкунов.
— Выходит, это я вами руковожу, — болезненно усмехается еврей Сирота. Его ведет с перевязки Люда. — А все-таки, братцы, фрицы за нас, видно, всерьез решили взяться. Постой, Люда! Зима на носу, а Гитлер вон что пишет… Вчера в лесу нашел… — Сирота достает из кармана листовку, — «По приказу фюрера… осенью начать кампанию по очищению тылов германской армии… Призываем добровольно сдаться честных русских граждан, обманутых…» Старая песня… «С первым снегом завершить ликвидацию… не пожелавших сдаться — истребить… Выходите из лесов и болот. Все прошлое будет прощено. Вам гарантируется предоставление жилой площади и работа а) в Германии, б) на родине, в) в полиции, г) в администрации и д) на руководящих постах…»
— При переходе кричать «штыки в землю»? Захватить с собой ложку и котелок? —.спрашивает Щелкунов, садясь с нами.
— Во-во! Так и написано… Интересно, какая она будет — зима партизанская?..
— Зимой немцев хорошо бить. По сорок первому знаю, — уверенно говорит Боков.
— Это точно! — подтвердил Кухарченко, дергая вожжи. — Покедова!
— А где Смирнов? — спросил я Баженова, когда мы укладывались спать в палатке санчасти. — Бажукову, что ли, Юру оставили?
— Факт! — отвечает со вздохом Баженов. — Самсонов и его с рук сбагрил. А те его в деревню какую-то надежным людям на попеченье передали. Говорят, сам просил, чтобы обузой не быть.
Не жилец он… Бажуковцы ведь тоже ушли из своего района —
Но я не мог спать: скоро мы по-новому заживем!
В палатку санчасти заглянул Самарин.
— Вот ты где, — сказал он мне, протирая заспанные глаза. — Как рана? Отойдем в сторонку, мне надо поговорить с тобой.
Недоумевая, я встал и пошел за ним в сторону от лагеря. Я сразу почувствовал, что наступило время решающего разговора.
— Сядем, — сказал Самарин, опускаясь на замшелый ствол поваленного дуба. — Время нынче такое, что я не мог отложить этот разговор. Ребята сейчас скандалят, не хотят разбиваться на группы, не хотят уходить от товарищей. А я — я не хочу уходить от наших командиров — Самсонова, от Ефимова… Ты знаешь от Бокова о нашей радиограмме… Я все присматривался к тебе… и вот хочу спросить об Ефимове. Я ведь знаю — ты часто философствовал с Ефимовым и бывал с ним на таких операциях, о которых я почти ничего не знаю.
Застигнутый врасплох этим вопросом — я ждал разговора о Самсонове, — я не сразу раскачался. Самарин постоянно переспрашивал меня, не давал мне отвлечься от главного — что такое Ефимов? Около часа продолжался этот странный допрос. Наконец Самарин сказал после короткого раздумья:
— Картина проясняется. Подведем итоги. Как он попал в плен — этого мы не знаем. Знаем только, что военный корреспондент. Ефимов пошел служить немцам, стал командиром роты, а потом и старшиной рабочего батальона германской армии.
— Но ведь он ушел в лес с вейновцами, не выдал их! — перебил я Самарина, поняв, куда он клонит.
— Да, он не только не выдал солдат, собиравшихся бежать к партизанам, — он помог затем Самеонову разгромить Вейно, причем в поселке, по странной случайности, почти не оказалось немцев.
— А как же фрау Шнейдер — немка — управляющая, которую поймал Кухарченко? — возразил я. — Комендант в крапиве?..
— Гестапо пойдет и не на такие жертвы, чтобы заслать к нам шпиона. Но мне кажется, наш налет на Вейно опрокинул расчеты гестапо. Немцы и Ефимов дали где-то маху, не успели захлопнуть крышку мышеловки. Зато, ты сам знаешь, разгром поселка стал для Ефимова началом головокружительной карьеры в отряде. Мы и оглянуться не успели, как он вырос до начальника штаба бригады. Разумеется, мы еще не готовы к тому, чтобы открыто разоблачить Ефимова, мы изучаем пока только факты… Затем — факт покушения на нашу радиостанцию…
— Неужели и это — дело его рук? — недоверчиво спросил я. — Почему же он потом не попытался прострелить рацию?
— Может быть, потому, — ответил Самарин, — что Самсонов обеспечил надежную охрану, потому, что в лагере, по мере роста отряда, постоянно оставалось все больше людей днем и ночью, потому, что Студеникин глаз не спускал с рации, а под конец — вот что путает дело — и сам Ефимов не мог решить, на чью сторону встать. Вообще я согласен с тобой, покушение на рацию — дело темное. Костя-одессит, например, назвал это неудачное покушение на радиостанцию «поджогом рейхстага». Это липовое покушение необходимо было кое-кому, чтобы опорочить Богомаза — он ведь, помнишь, был в лагере, когда предатель стрелял в рацию.
Я пристально всматривался в невозмутимое лицо Самарина. Неужели он знает все о тайных делах Самсонова? Об Иванове он знает наверняка… А о Богомазе? Думает ли он, что только Ефимов стремился уничтожить Богомаза? Самарин отвечал мне таким же испытующим взглядом, и я отвел глаза, потупился.
— Пойдем дальше, — продолжал Самарин. — Бомбежки! Откуда немцы узнали расположение наших лагерей?
— Так ведь Милка им все рассказала! — все еще продолжал упорствовать я.
— Это верно, но бомбежки продолжались и после смены лагерей.