Вне зоны доступа

Резник Юлия

— Да. Ты прав. Это нормально. Ненормально то, что этот мальчик похож на моего отца.

Слово «моего» Яна выделила интонацией и, вновь схватив чертовы полароиды, скрылась от меня за черными непроницаемыми стеклами. Я облизал губы, переваривая только что услышанное. Костеря себя за язык, который никогда не умел держать за зубами. Дурак.

— Ян…

— Знаешь, я ведь циник, каких еще поищи. Мне кажется, все врачи немного циничны. Иначе в профессии никак. Но я всегда… всегда верила в любовь, ведь каждый день видела ее своими глазами. Родители в этом

отношении были для меня примером. Я считала их брак идеальным. Я мечтала… мечтала, понимаешь, о такой любви? Я в нее верила. А он…

— Ян, ну, что ты уже и приговор вынесла? Это мальчик сказал, что он сын Валентина Петровича?

— Нет. Это и так понятно. Я думала, что мой папка святой… Я на него как на икону молилась. А он… а он обычным кобелем оказался. И все, во что я верила, чем жила… все оказалось неправдой.

— Тебе не кажется, что ты слишком драматизируешь? — осторожно поинтересовался я. Яна хмыкнула.

— У вас, у мужчин, ведь все намного проще, так?

Я догадывался, на что она намекает, но не собирался нести ответ за весь мужской род. Яна же не дав мне и рта открыть, продолжала:

— Ни в чем себе не отказываете. Хотите — берете. Захочется повторить — повторяете. А нет — исчезаете просто. Испаряетесь, как будто и не было вас. Как будто вообще ничего не было. Ничего…

Яна почти кричала. И я уже не понимал, о ком она говорит. Об отце, обо мне, или о ком-то другом. Может быть, о том, кого она наверняка любила. Совершенно неожиданно в сердце проникла ревность. И пока я пытался как-то с ней справиться, Яна свернула с грунтовки на тоненькую, едва обозначенную в густой траве колею.

— Я не пытаюсь обелить твоего отца, если ты об этом. Я веду речь о том, что неплохо бы во всем разобраться.

— Не в чем разбираться, Данил. Тут даже баба Капа развела руками. Все… очевидно. И мне тоже. Как бы я ни хотела сделать вид, что ничего не заметила.

— А сам-то мальчик что говорит?

— А ничего. Он уже по ночи приехал. По ночи и уехал. На мопеде. Не нужно было мне его, наверное, отпускать. Мало ли что… — вдруг переполошилась Яна. — Да только он торопился. А я…

— А ты не могла выносить его присутствия?

— Осуждаешь?

— Да нет. С чего бы? Если все, как ты говоришь — понять тебя можно.

Яна кивнула. Свернула чуть вбок и остановилась под раскидистым кедром.

— Вот за этой рощей — столпы. Туда на машине ехать смысла нет. Иначе всех животных переполошим. Придется идти пешком. Оборудование я тебе донести помогу. Не переживай.

— А я и не переживаю, — неожиданно резко даже для себя самого огрызнулся я. Что ни говори, а по самолюбию бьет, если баба с тобой, как с беспомощным носится. Может, я и не в форме, но чувство собственного мужского достоинства не утратил. Несколько секунд Яна пристально на меня смотрела. Потом медленно кивнула головой, взвалила на плечо походный рюкзак и, застегнувшись на все пуговицы (ну, и на этом спасибо!), шагнула в траву.

Глава 15

Хоть в остальном я здорово облажалась,

к пяти утра мы поспели к месту. Пока Данил возился со своими камерами, я занялась обустройством нашего быта. Установила небольшую палатку, выбрала место для очага. С собой у нас было много продуктов — поход на дальние рубежи предполагал, что мы останемся там дня на три-четыре, в зависимости от того, как пойдет его работа. Но я все испортила. А в столпах Данил обещал справиться быстро. Здесь он собирался снимать орланов, и я не могла не думать о том, что это, наверное, довольно скучное занятие, после всего, чем он занимался последние годы. Часами сидеть в засаде в ожидании хорошего кадра — совсем не то, что вести съемку в горячих точках, где события развиваются с бешеной скоростью.

— Их можно обнаружить вот там… — Я подошла к Данилу и указала ему на большой каменистый выступ, по ту сторону горной речушки. — Они два года подряд здесь гнездовались. Может быть, тебе улыбнется удача.

Соловьев поднес камеру к лицу, покрутил объектив. В его выгоревших на безжалостном африканском солнце волосах играл ветер. Загоревшие едва не дочерна пальцы прокручивали объектив, очевидно, добиваясь идеальной точности фокусировки. Со своими камерами он обращался так бережно, так нежно… а вот с женщинами особенно не церемонился.

Осознав, какое направление приняли мои мысли, я едва не застонала в голос. Да уж… Стараясь не думать об отце-изменнике, я невольно вернулась мыслями к тому, что случилось между нами с Данилом, хотя еще недавно обещала себе об этом не вспоминать. Рассердившись на себя, я оставила Соловьева в покое и вернулась к машине, чтобы забрать оставшиеся вещи.

Глаза слипались. И дело было вовсе не в бессонной ночи. Скорее даже двух… Меня доконало другое. Слишком много эмоций мне довелось испытать, слишком многое пережить.

Пока Данил обходил окрестности, выискивая наиболее удачные для съемки места, я разожгла костер и поставила на огонь сковороду. Есть не хотелось, но я и не для себя старалась. Работа Данила требовала определённой выносливости. Завтрак бы ему определенно не помешал.

— Пахнет вкусно.

Я обернулась. Соловьев вышел из зарослей бесшумно, ступая как кот. Постепенно к нему возвращалась легкость, которую я отметила в его походке еще пять лет назад. Он словно становился собой, прежним. Прямо на моих глазах. И я не знала, почему это так сильно меня волновало. Ну, не думала же я, что он снова меня возненавидит?

— Обычная яичница с тушенкой.

— Тушенкой в наше время называли субстанцию непонятной консистенции. А здесь прямо мясо.

— Это наша, домашняя. Отец из индейки делает.

— Послушай…

— Я не хочу говорить об этом, ладно? — оборвала я Соловьева. Я и так уже успела пожалеть о том, что ему рассказала. Обычно я не откровенничала с незнакомыми мне людьми. Просто… он подвернулся в тот момент, когда держать всё в себе стало просто невыносимо. — Лучше расскажи, почему ты взялся за эту съемку. Это ведь совсем не то, чем ты занимался раньше. Не так ли?