Вниз по великой реке
Шрифт:
Хэрн взобрался по этой цепи на палубу. Утенок посмотрел на меня и сунул Леди под накидку, себе за пазуху. Я точно так же спрятала Младшего, и мы последовали за Хэрном.
Палуба корабля была черной и пахла смолой. Она напоминала зимний лес. С мачт – а они были сделаны из цельных стволов деревьев, скрепленных железными обручами, – свисало множество веревок. На палубе никого не было. Вдоль бортов стояло множество плетеных корзин. Утенок открыл одну и тут же отскочил назад, и мы с Хэрном тоже: оттуда вырвалось множество почти невидимых крылатых штуковин и они закружили над корзиной с шумом, который напоминал рев разбушевавшегося пламени. Они не причинили нам никакого вреда. Просто метнулись за борт корабля и исчезли в море.
Прежде
– Вы кто такие?! Вы что творите?!
Это были волшебники. Я точно знаю. Когда дядя Кестрел впервые рассказал нам про варварских колдунов и их боевые заклинания, я представила себе уродливых желтоволосых людей с большими розовато-лиловыми носами, морщинистыми щеками и искривленными ртами. Меня здорово удивило, что Танамил, а позднее и Карс Адон оказались не такими. А вот эти люди выглядели точно так, как я представляла. Мне даже пришло в голову, что в колдуны у варваров подаются лишь те, кто настолько противен, что с ними никто не дружит. Они были в длинных балахонах, и им приходилось подбирать подол на бегу. Я сильно перепугалась и вцепилась мертвой хваткой в Младшего, спрятанного под накидкой.
Наверное, Карс Адон предупредил о них Хэрна. Брат не сдвинулся с места, а когда варвары подбежали к нам, сдержанно поклонился им. Они сразу остановились. Колдуны передумали хватать нас, но с грозным видом столпились вокруг. Я так подозреваю, что Хэрн был не настолько спокоен, как старался это показать.
– Чего вам надо, отродье? – сердито спрашивали они.
– Мы – волшебники и пришли с посланием от Карса Адона, – сказал Хэрн. – Могу ли я поговорить с Канкредином?
Уродливые рожи заспорили между собой.
– Это не волшебники!
– Нет, волшебники! Они прошли сквозь сеть!
– Он не захочет тратить время на этих сопляков!
– Наложите на них заклятие тяжести и скиньте за борт!
Невозможно было разобраться в их трескотне. Они кружили вокруг нас, а я улавливала лишь отдельные слова и обрывки фраз. Но у каждого на одежде были вытканы большие и хвастливые говорящие узоры. Значит, у них тоже существовало это искусство. «Я истязаю зверя», – прочла я. «Я вынул глаза Сандара». Потом еще промелькнуло: «…творю драгоценности, где никто…» и «…убиваю троих одним заклятием…» И еще: «Я насылаю незримую смерть». От такого кому хочешь дурно сделается.
– Тихо! – донесся чей-то раскатистый голос с другого конца палубы. – Что происходит?
– Господин, тут трое сопляков, которые утверждают, что они волшебники, – доложил кто-то из варваров.
– Они прошли сквозь сеть? – поинтересовался тот же голос.
– Да, хозяин. Ладри предупредил нас про это с душелодки.
– Тогда, пожалуй, я хочу на них взглянуть, – проревел голос. – Тащите их сюда.
Нас прогнали по палубе и затолкали в дальнюю дверь. За ней открылась большая комната. С балок свисали гамаки. Но мы там не задержались – сразу же очутились в другой комнате, на самом краю кормы. В этой комнате обнаружилось большое окно, выходящее на море, и пустое кресло – хорошее кресло, куда лучше, чем у Карса Адона. Варвары тычками заставили нас встать перед этим креслом, а сами столпились вокруг.
– А некоторым придется удалиться, – прогудел Канкредин.
Оказалось, он сидит в кресле, а ведь за миг до того оно было пустым!
Я думала, что больше сети, улавливающей души, меня уже ничто не напугает. Но я ошибалась. Стало ясно, что Канкредин – это вовсе не Танамил. Он не был молод. Он оказался стар – как бывает старым камень; колдун был таким же твердым и прочным, как камень. У меня волоски на руках встали дыбом,
Смотреть на него было нелегко. От него веяло таким холодом, что от одного взгляда у меня заслезились глаза. По-моему, у него были длинные вьющиеся седые волосы – они обрамляли лицо и спадали на плечи. Но макушка лысая и серая от грязи, и на ней красовалась пара больших розовых шишек. Ну, в общем, такие вещи первыми бросаются в глаза, когда человек сидит. Потом Канкредин неспешно поднял голову. Вначале мне показалось, будто лицо у него припухшее, с толстыми веками, наползающими на глаза. Но едва лишь я встретилась с ним взглядом, как его лицо изменилось. Оно словно сделалось больше и стало видно откуда-то издалека. Хэрн говорит, будто это по-прежнему возникает у него перед глазами, стоит ему лишь зажмуриться, но не может объяснить, что же такое «это». Вот и я тоже не могу. А голос мне запомнился лучше. Он велел магам выйти. Голос исходил откуда-то из обширной груди и живота Канкредина и звучал как удар колокола. Только колокол как будто находился где-то не здесь. А рот Канкредина вроде как вообще не участвовал. Голос лязгал где-то вдалеке и предвещал страх и ужас, поражение и смерть. Стоило мне услышать этот голос, как я тут же осознала, что мы оказались лицом к лицу с великим злом. И еще я поняла: мы совсем свихнулись, раз явились сюда без Единого.
Лучше всего я изучила длинное и широкое одеяние Канкредина. Оно, как и балахоны прочих магов, было сплошь заткано словами, от ворота до подола. Письмена крупные и небрежно выполненные. Я бы соткала их куда лучше. Сперва я не могла их разглядеть. Они будто спрыгивали с одеяния и рвались причинить вред всякому, кто их прочтет. Мне пришлось отвести взгляд. Смотреть на Канкредина было слишком трудно, а на его одеяние – слишком легко.
Я уже поняла, что Канкредин – это не Танамил. И все-таки меня преследовало ощущение, что Танамил где-то поблизости. Я хотела получше рассмотреть волшебников, но они все вышли, кроме Я-Истязаю-Зверя» и Незримой Смерти.
– Итак? – лязгнул Канкредин, подняв голову и уставившись на нас. – Вы прошли через сеть, не потеряв своих душ, и я вижу, что считаете себя очень умными. Как вам это удалось?
Только тут я поняла, что мы, как ни странно, очутились на другой стороне сети, но как это у нас получилось?
– Думаю, это может быть неизвестное вам заклинание, – весело заявил Утенок.
– Нет таких заклинаний, которых я не знал бы, – пророкотал вдали Канкредин. – Что вы можете сделать, чтобы помешать мне взять ваши души сейчас, раз уж вы здесь? А?
– А вы попробуйте их забрать, тогда и узнаем, – продолжал дразнить его Утенок.
– Значит, посмотрим, – ответил Канкредин. – Я вижу, мальчик, ты вообразил себя волшебником. Но, судя по виду, маг из тебя неважнецкий. Что это за заклинание выткано по подолу твоей удивительной одежды?
Утенок поддернул рукав накидки. У меня и у Хэрна одежда была самая простая, но у Утенка, поскольку он у нас младший, на рукавах выткано повторяющееся слово «Утенок». Письмена были разноцветные, как перья утки, правда, немного уже потускнели. Утенка разозлило, что его противник подметил такую детскую деталь.
– Всего лишь мое имя, – сердито отозвался он.
– Миленькая одежка, ничего не скажешь… Только вот имя дурацкое. А ты, девочка, – повернись-ка, дай мне взглянуть, – что это у тебя на юбке? А?
Мне стало очень стыдно. И я тоже разозлилась. Эта юбка Робин – наихудшая из сделанных мною вещей. На ней выткано «человек взбирается на холм», дальше путаница, потом «госпожа на мельнице», затем опять путаница. А шагом ниже написано «от Реки», путаница, «жила вечно», путаница. Просто кошмар! В две широкие полосы по подолу. Уродливые маги захихикали, читая это, а Канкредин закудахтал. Смех у него был ничуть не лучше голоса. В нем звучала такая жестокость, что мне вдруг померещилось, будто за его креслом кого-то мучают.