Внук Петра Великого

Шеллина Олеся

Глава 12

За три дня до отъезда в Москву Елизавета закатила бал-маскарад. Для увеселений и поднятия духа перед предстоящей поездкой и дальнейшими приготовлениями к коронации, во время которых всем будет не до веселья. И вот тут-то мы с ней впервые довольно серьезно поцапались, да так, что я даже не присутствовал на этой дискотеке восемнадцатого века. А все потому, что понятия Елизаветы о веселом маскараде несколько отличались от моих… очень сильно они отличались! Вот только она императрица Российской империи, а я пока никто, так племянник царский, да еще и практически иноземец, потому что пока я не стал для них своим, но очень старался. Исходя из этой простой схемы, мой голос просто не был услышан,

или же все сделали дружно вид, что на комариный писк внимания обращать как бы и не нужно вовсе.

И вот, когда бал-маскарад был в самом разгаре, я гулял во дворцовом парке, периодически посматривая на светящиеся окна в которых отчетливо были видны двигающиеся фигуры. Благо на улице было не слишком холодно. Ветра не было, снег не шел, небо было ясным и звездным, и стоял легкий морозец, но и он не был критичным. Очень редкая для Петербурга погода на самом деле. Гулял же я под дворцовыми окнами только для того, чтобы выпустить пар и остыть в самом прямом смысле этого слова, потому что чувствовал, что вполне могу взорваться и наделать глупостей, о которых впоследствии сильно пожалею.

Началось все сегодня утром, когда, вернувшись в спальню, чтобы переодеться после занятия фехтованием, на котором изрядно вспотел, я обнаружил на кровати женское платье. Подумав сперва, что комнатой ошибся, я пару раз вышел из спальни и заново в нее вошел. Спальня была вроде бы вполне моя, только вот платье никуда исчезать не намеривалось. Тут заглянул Панин и уверил меня, что нет, я все-таки ни дверью, ни даже крылом не ошибся, и это мой карнавальный костюм. Впав в ступор, я тупо стоял и смотрел на платье, периодически переводя взгляд на чудовищное сооружение из тонких пластинок, этакий каркас для юбки, напяленный на вполне даже приличный манекен, стоящий рядом с кроватью и пытался понять – вот это вот все – чья-то очень несмешная шутка? И если да, то, когда мне начинать смеяться? Высказав все то, что обдумывал вслух, я посмотрел на Панина, который, тяжело вздохнув, пояснил, что нет, никакая это не шутка, и что при дворе Елизаветы еще в те времена, когда она была цесаревной, маскарады проходили именно таким вот образом: женщины надевали гвардейские мундиры, а мужчины женские платья… Вот такое веселье, которое осталось весьма Елизавете по душе и отступать от своих привычек она не была намерена, в ближайшем будущем так точно.

– Ну уж нет, – пробормотал я, схватил платье, манекен с этим каркасом для юбки и вытащил все это из комнаты. – Крамер! – Густав Крамер выскочил из соседней с моей комнатки, которую делил с Румбергом, и удивленно посмотрел на вещи, которые я просто сбросил на пол.

– Да, ваше высочество, – он перевел взгляд на меня, я же процедил сквозь стиснутые зубы.

– Убери эту дрянь отсюда, – и я развернулся, чтобы направиться в свою спальню. Судьба платья меня больше не интересовала. Пускай любовнице подарит, ведь у такого видного мужика точно есть любовница, или пускай сожжет, мне все равно. Хотя, будет лучше, если у него ума хватит это проклятое платье продать, оно наверняка дорого стоит.

– Ее величество будет недовольна, – покачал головой Воронцов, сидящий в это время в приемной. Он покачивал ногой, глядя на творящийся бардак и даже не сделал попытки оторвать задницу от дивана. Вот такие «верные» и «преданные» подданные меня окружали. Да в моей кошке больше уважения ко мне, чем у приставленных Елизаветой мудаков.

– Да? Хорошо, тогда я ей сейчас сам сообщу, что ни за что не напялю на себя платье. Хочет видеть меня на балу, пускай правила переделывает. Я тогда оденусь пиратом с деревянной ногой, чтобы можно было оправдать мое неумение ловко танцевать, потому что мало кому будут интересны весьма сложные взаимоотношения танцмейстера с моей кошкой, из-за которых я остался необученным до конца, – пробурчал я, и едва ли не бегом направился к Елизавете, к которой по ее же велению меня должны были пускать в любое время дня и ночи.

Тетку я видел каждый

день. Мы с ней ужинали всегда вместе, чаще всего в компании с наиболее приближенными к Елизавете людьми. Еще ни разу после того случая с помещением для стеклодувного не то завода, не то мастерской, не то лаборатории, как сейчас выяснилось, я у нее ничего не просил. Так что, надеюсь, она не сочтет, что я как-то слишком наглею со своей маленькой просьбой.

Если рассмотреть ситуацию в целом, то у нас были с теткой довольно странные отношения. Она явно благоволила ко мне, а мой изначально недокормленный инфернальный вид, и рассказы о том, что со мной дурно обращались, вызвал в Елизавете нереализованные материнские чувства. Обвинить ее в дурном обращении с племянником было невозможно, даже при очень большом желании. Не говоря уже о том, что Елизавета любила лить слезы по каждому удобному случаю: не знаю, что она пыталась этим показать, вероятно, свою чувствительную натуру, но плакала она часто и охотно. И неважно от радости, от горя или от огорчения проливала она горькие слезы. Из-за этого я старался свести общение с ней к минимуму, просто потому что не знал, как себя вести с плачущей женщиной. Никогда не знал, предпочитая в этих случаях тактику бегства. Ну и еще напрягало меня то, что Елизавета никогда не назвала меня по имени, только «племянник», словно Карл Петер ее тяготил. Она, похоже, больше меня ждала перехода в православие, чтобы называть меня уже по имени, которое она выбрала для меня – Петр. И не понять, в честь отца или в честь кого-то еще, а, может быть, мое второе имя специально хотела использовать, я не знаю, мы с ней об этом никогда не разговаривали, я вообще еще ни разу не заговорил с Елизаветой на интересующие меня темы, говорила всегда только она, я же отвечал на поставленные вопросы, и то довольно односложно.

И вот теперь я шел к ней с твердым намерением закатить скандал. Однако, скандала не получилось. Елизавета так и не поняла, почему я взбеленился и категорически отказался напяливать на себя женские шмотки, даже на маскарад. Она искренне считала, что организовывает это увеселение, дабы развлечь меня, потому что я выгляжу немного грустным. Что-то доказать тетке оказалось нереальным делом, тогда я просто сказал, что никуда не пойду, потому что у меня изжога, и вышел. Хлопнуть дверью мне дал лакей, открывший передо мной эту самую дверь и закрывший ее после моего ухода.

Весь день я сидел как на иголках, ожидая, что Елизавета предпримет хоть какие-то действия в ответ на мой демарш, но так ничего и не дождался. Никто не пришел от нее, чтобы насильно засунуть меня в это гребанное платье и потащить на начавшийся бал. И тогда я пошел гулять, кипя от необъяснимой злости.

– Ничего, я однажды нормальный маскарад велю организовать – где главным атрибутом будет маска, чтобы понадежнее лицо закрывала, – пробурчал я, останавливаясь, глядя на мелькающие в окнах силуэты.

– Зачем маски на лицо? – раздался позади меня голос, и я резко развернулся, буквально столкнувшись с мальчишкой лет четырнадцати-пятнадцати на вид. В темноте было плохо видно его лицо, но единственное, что я мог про него сказать – парень был очень красивый, прямо хоть открытки рисуй, или агит-плакаты с подобным типажом для раскрутки. – Ой, ваше высочество, – он склонился в поклоне, видимо действительно только понял, кто перед ним. – Я думал, что вы там? – и он кивнул на освещенные окна. Я же покачал головой.

– Не вижу ничего веселого в том, чтобы, щеголяя в женском платье, видеть волосатую грудь братьев Шуваловых в глубоких декольте. По-моему, это мерзко, – я скривился.

– Я того же мнения, ваше высочество, – осторожно заметил парень. – Так зачем маски?

– Чтобы делать вид, будто не узнаешь партнера по танцам, к примеру, – я хмыкнул. – А потом в полночь маски убрать, и… ах, какая неожиданность. В это-то и заключается пикантность.

– А как же голос, движения, на них тоже маску надеть? – парень скептически усмехнулся.