Внуки красного атамана
Шрифт:
В подвале было тихо и темно. Фонарь почему-то не горел, хотя керосина было достаточно - в углу стояла целая бутыль.
– Витоля!
– позвала Даша.
Егор испугался. Неужели Витоля каким-то образом сумел, выбраться отсюда?! А если его кто выпустил?! Лихорадочно тряс спичечный коробок, никак не мог захватить спичку непослушными пальцами.
– Витоля, - сказал Гриня, - ты спишь? Громко стрельнула спичка. Ее неяркий огонек раздвинул подвальную тьму.
– А-а-а!
– резанул слух звенящий голосок Митеньки.
Испуганно вскрикнула Даша.
Егор обомлел:
Спичка погасла. Они попятились к выходу.
– Митенька, Даша, идите домой, - сказал Егор.
– А мы с Гриней подумаем, что делать...
Даша с Митенькой тихонько поднялись по каменным ступенькам, шумнули ветки, прикрывающие вход в подвал.
Егор зажег фонарь. В нем еще был керосин. Гриня взял со стола записку, подал Егору. В ней было написано следующее:
"Я больше не хочу жить на белом свете. Умираю и на веки вечные проклинаю своего деда Масюту. Папаня и недорезанный дядя Пауль тоже руки приложили, чтоб я стал дерьмом и фашистом... Жить дальше стыдно.
Прости, маманя! Тебя они тоже замучили, родная..."
Боясь оглянуться на удавленника, Гриня зашептал:
– Шо будем робыть? Егор, поразмыслив, сказал:
– В балке вчера старое дерево упало, сучья обломались. Туда отнесем его и ремешком привяжем к ветке... Как будто он повесился на том дереве, а оно стояло, стояло и упало... Понимаешь?
Подождав, пока в саду загустели сумерки, они отнесли труп к поваленному дереву. Потом долго, до покалывания в кончиках пальцев, мыли руки в холодной ключевой воде.
– Нам с тобой надо уходить в камыши, к Конобееву, - сказал Егор.
– Иди к Митеньке, забери у него винтовки и автомат и приходи к сухому тополю. Я тоже скоро буду там.
Егор зашел к Даше, рассказал ей, как они поступили с трупом.
– Даша!
– Егор замялся, почесал в затылке.
– Тебе есть неприятное, но очень важное поручение: наведи кого-нибудь на труп... А то Гордей, говорят, грозился отправить в Германию всех станичных пацанов, если не найдется Витоля... Я вот подумал: наведи бабку Меланью. Она своего теля на выгоне за огородом привязывает пастись. Ты отвяжи его, затяни в балку и припутай около упавшей яблони, знаешь где это?
– Знаю.
– Ну, а потом как будто случайно повстречай ее и скажи: мол, то не ваше теля в сад побежало?.. И поможешь ей поискать его. Бабка наткнется на удавленника и поднимет крик. Понимаешь стратегию?
– Понимаю.
– В кармане Витоли записка торчит. Обязательно прочитай ее Меланье. Она разнесет по станице, что там написано, А нам этого только и надо.
– Хорошо, Ёрчик, все сделаю.
– Главное, чтоб Меланья раззвонила про Витолину записку, а то Ненашковы еще начнут сочинять, что его повесили партизаны.
– Я ее настрополю. Будь спокоен.
– Уходим мы с Гриней в камыши, Даша. Сама понимаешь, нельзя нам оставаться в станице... Конобеев, наверное, уже дожидается меня в атаманском саду. Да, чтоб я знал, что у тебя все в порядке, зажги костер
– Ясно, все сделаю, как нужно... А вот когда ты вернешься?.. Они завтра придут туда, на острова, за золотом... Вы их встретите... Но никто не знает, как все обернётся...
– Даша, не будем об этом.
Егор погладил ее плечи, волосы спутал, и она приникла к нему. Он не мог дыхания схватить, не мог слова вымолвить
– Даша... Ласточка моя...
Час спустя, простившись с Панётой, Егор пришел к сухому тополю вооруженный с головы до ног: в атаманском саду он взял немецкий автомат, парабеллум и вещмешок с патронами и кое-каким барахлишком.
– Ого, брат Егор! Да ты, никак, к нам собрался?
– тихо воскликнул Конобеев, приглядевшись к нему в темноте.
– Что случилось?
– Завтра на острова наверняка явятся немцы и полицаи.
– Ну дела-а, брат!
– изумленно протянул Конобеев, выслушав рассказ Егора.
– Что ж делать будем теперь?
– спросил Егор.
– Мы как положено встретим фашистскую шатию-братию. Теперь мы сильны. Я уже целое отделение сколотил. Собрал бойцов по хуторам. И знаешь, заметил я, больно нервничать стали фрицы. Вот и за "арнауткой" они раньше приехали, поторопились. Прижучило их, стало быть. По ночам, слышу я, гремит на востоке. Идет разговор, наши фронт прорвали. Я только что от капитана. Ему лучше стало. Он отдал приказ пробиваться к своим, ну и, по возможности, подергать фрица за хвост
– Я с ним согласный!
– сказал Егор.
– Ишь ты - согласный! Черти отчаянные! Ну что ж, подергаем фрица за хвост.
Они дождались Гриню и ушли. Найда, сопровождавшая Егора, поскулив на прощание, вернулась домой. Из-под куста бузины, тихо шурша опавшими листьями и пыхтя, выкатился еж. Поводил острой мордочкой. Человеческий и собачий дух рассеивался. Успокоенно фыркнув, ежик побежал сквозь кусты к трухлявой яблоне: он слышал, как с ее вершины в траву упало яблоко, полное ароматного брызгучего сока. За ежиком сквозь прореху в тучах следила тусклая звезда
Глава тринадцатая
Утром на болото ушли Пауль и Гордей Ненашковы, Афоня Господипомилуй, Поживаев, еще четверо полицаев и шестеро автоматчиков из охраны Штопфа. Афоня, избитый до черноты, вел их старой тропой, по которой когда-то преследовал Антона Осикору.
Спустя некоторое время в балке раздался пронзительный крик бабки Меланьи.
– Кара-а-у-ул! Люди добрые, атаманский сынок повесился!
Даша все сделала так, как наказывал Егор.
В балку сбежались люди, и вскоре вся станица узнала, что Витоля перед смертью оставил записку, в которой на веки вечные проклял и деда, и отца, и дядю. Мать кричала над трупом сына-самоубийцы, пока не сорвала голос.