Внуки красного атамана
Шрифт:
– Айн момент!
– Поднявшись, он громко произнес: - Продолжать празднований! Сесть!
– И по-немецки бросил старшему из охраны, чтоб загнали всех за столы. Эсэсовцы и полицаи из райцентра стали отпихивать женщин от виселицы, упирая им в животы стволы автоматов и винтовок.
И тут раздался отрезвляющий голос Тимофея Петровича:
– Девчата, милые, успокойтесь! Не шумите зря, лапоньки вы мои дорогие. Они вас не поймут, не докажете вы им ничего.
– Он улыбался, как всегда, ласково, чуть насмешливо и успокаивающе говорил: - Не навлекайте беды на себя и на своих детей. Оккупанты все равно меня повесят,
– Аллес штрайбен, - сказал Трюбе переводчику.
– Всё писать.
Анюта, отступая от виселицы, уловила взгляд Тимофея, сказала:
– Братушка, Тема, твои живы-здоровы!.. Не беспокойся...
Он кивнул - понял ее.
Женщины и старики снова сели за столы, и в гнетущей тишине с потрясающей силой зазвучали спокойные прощальные слова председателя колхоза:
– Кого обидел невзначай - простите. Ради родных колхозных дел ругались, а правду сказать, больше тешились, чем ругались. Жили мы душа в душу, работали дружно и весело. Я верю, так оно у нас всегда будет, такое никогда не похоронишь. Такое и при наших детях останется...
Стрекотали кинокамеры, щелкал фотоаппарат, и что-то поспешно записывал в блокнот переводчик.
С высоты своей последней трибуны оглядел Тимофей Петрович людей, сидевших за столом. Встретился взглядом с Ригорашевым, кивнул, улыбнулся. Налево посмотрел, во двор Чумонина, где толпился народ. Егор жестом показал: "Все в порядке!
– и руку сжал в кулак. Табунщиков кивал густо поседевшей головой, встречаясь глазами со своими колхозниками, улыбался ласково и грустно.
Штурмбанфюрер Трюбе вдруг встал, подняв бокал, - в это время его должен был заснять на фоне виселицы кинооператор, стоявший на крыльце, и вначале по-немецки, затем по-русски сказал, явно рисуясь перед камерой:
– Хёронить кёльхоз - хёронить председатель, коммунист, вор! Гип, гип!..
Тимофей Петрович сам надел петлю, не ожидая, пока это сделают солдаты.
Встали женщины и старики вместе с Ригорашевым, подняли стаканы, кто с брагой, кто с самогоном.
– Прощайте, товарищи, прощайте, родные! Не журитесь...
– произнес Табунщиков уже с петлей на шее.
– Правда на нашей стороне. И правда и сила... Да здравствует Родина! Да здравствует Советская власть!.. Победа будет...
Комендант взмахнул рукой, солдаты выдернули табурет из-под ног Тимофея Петровича. Последние слова он договаривал сквозь петлю, хрипя.
Кто-то резко, коротко вскрикнул во дворе Чумонина и умолк. И от этого тишина стала еще глубже, еще страшнее...
Выпили старики в молчании, выпили женщины, как просил Тимофей Петрович, по полному стакану на помин его души. И не успели они еще поставить пустые чарки на стол, как откуда-то донесся звук кавалерийской трубы. Это блажной Федя играл "атаку".
Трюбе с улыбкой что-то проговорил своему помощнику, дал знак кинооператорам приготовиться к съемке. И тут могучий рев потряс округу, затем раздался тяжелый топот, треск забора, и во двор из-за сарая вылетел разъяренный бугай Чепура. Федя сидел на загривке, держа перед его бешеными глазами красную тряпку, привязанную к палке. Чепура несся, как паровоз. Солдаты из охраны брызнули от него во все стороны.
–
– закричал Федя, направляя бугая на торцовый стол, где сидели немецкие офицеры и полицмейстер с атаманом.
С опозданием поняв, чем ему это грозит, комендант закричал растерявшейся охране:
– Фойер! Фойер!
Все четверо проворно выпрыгнули из-за торцового стола, при этом Трюбе свалил переводчика, покатился через него кубарем.
Чепура с ходу взял на рога тяжелый стол и с поражающей силой метнул его на замешкавшегося переводчика; бутылки, миски, закуска и бокалы веером разлетелись вокруг. Скатерть с бахромами, которой был закрыт стол, осталась на рогах бугая, закрыв ему голову; он крутнулся, и тут охранники ударили из автоматов. Федю пулями смахнуло со спины бугая, и он даже не вскрикнул от боли, не успел... А Чепура еще кружился, ревя и разбрасывая столы, растаптывая их, а по нему били в упор очередями. Он наконец упал в развалинах застолья, среди битой посуды и растоптанной еды. Испуская дух, промычал жалобно, протяжно, как телок.
Люди стояли молча, оцепенело, сбившись в кучки во дворах. Было слышно, как, тихо прострекотав, смолкла кинокамера у невозмутимого, старательно работавшего старшего оператора.
– О, это быль колоссаль!
– отряхивая свой испачканный мундир, пробормотал штурмбанфюрер Трюбе. За его спиной прятался бледный, с растрепанной прической гестаповец. Переводчик сидел на земле у крыльца, охая и постанывая.
Гитлеровцы тут же уехали из станицы. Чуть позже убрался и Кузякин со своими прихлебателями, сказав на прощание Ригорашеву, что комендант разрешает снять труп с виселицы лишь с наступлением сумерек.
Наутро автофургоны с эсэсовцами и конные полицаи снова появились в станице Ольховской. Рассредоточившись на улицах, по выгону, они разгоняли людей, собиравшихся на похороны Табунщикова и Феди. Станичники украдкой, огородами и садами, пробирались к ним отдать последний поклон.
Немецкий офицер, начальник гарнизонной команды, разрешил сопровождать их на кладбище лишь близким родственникам.
Гроб с телом Табунщикова везли через станицу на телеге. И только у ворот кладбища его взяли на плечи и понесли к могиле Витютя, Беклемищев, Егор, Гриня и два Ивана - Свереда и Колещатый.
Женщины оплакали Тимофея Петровича. Мужчины опустили на веревках гроб с его телом в могилу. Застучали комья земли о крышку гроба.
Васютка держался стойко Егору было больно видеть, как он мучился, стараясь удержаться от рыданий, от крика: его лицо, залитое слезами, ломалось от невыносимой душевной боли и страшного горя. Егор обнял братанчика, жалея его, и тогда не выдержали оба: заплакали навзрыд, высказывая последние прощальные слова любимому человеку.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава первая
Несколько дней спустя стал собираться обоз в Шахты: станичники ехали на базар с продуктами - поменять их на обувь и одежду, на спички и мыло, на разную хозяйственную мелочь. Этим же обозом атаман Ригорашев распорядился доставить товары для артельного ларька, где продолжали торговать Варакушин с Климковым. Сопровождать обоз атаман послал Тадыкина и Рыжака. Тадыкину поручалось также забрать у Варакушина приторгованные деньги и купить на них кое-что для хозяйства.
Егор обратился к Ригорашеву с просьбой разрешить ему поехать с обозом в Шахты: