Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России

Фуллер Уильям

Неожиданным образом именно весть о том, что его жена тоже в тюрьме, вывела Сухомлинова из меланхолического оцепенения. Свойственная ему энергия и несгибаемый нрав требовали приложения. Он изобрел простейшую дренажную систему для осушения камеры. Старательно трудился над изготовлением из обрывков бумаги двух миниатюрных колод карт, одну из которых послал в под арок Екатерине, а другую оставил себе для пасьянса. Начал всерьез размышлять о стратегии защиты для будущего суда, где ему будут предъявлены обвинения в измене. Сухомлинов потребовал у властей предоставить ему возможность ознакомиться со стенограммами военно-полевых судов, рассматривавших дела Мясоедова и Иванова. В конце концов материалы действительно были доставлены, и он работал с ними в специально отведенной для этого в крепости комнате. Несмотря на то что температура там была ниже 0 °C, Владимир Александрович скрупулезно изучил все бумаги, делая обширные выписки⁶⁴.

Временное правительство и его заботы

Наиболее влиятельными фигурами во Временном

правительстве были Керенский, который, как мы знаем, занял пост министра юстиции; Милюков, ставший министром иностранных дел; Гучков, удовлетворивший свою давнюю амбицию возглавить военное министерство; и князь Г. Львов, либеральный аристократ из земского движения, игравший роль премьера. Пытаясь наладить эффективное управление страной, они и их коллеги столкнулись с трудностями почти непреодолимыми. Некоторые от них не зависели, другие они усугубили сами.

Отчасти по причине отсутствия мандата Временное правительство фактически вынуждено было делить власть с Петроградским Советом, который с самого начала поставил свою поддержку правительства в зависимость от удовлетворения своих требований. По соглашению с Советом Временное правительство публично пообещало амнистировать всех политических заключенных царского режима и даровать свободу слова и собраний, а также рабочим — право на забастовки. Кроме того, Временное правительство было вынуждено упразднить старые органы местной власти, распустить Царскую полицию и гарантировать всем военным подразделениям, участвовавшим в Февральском восстании, право постоянно находиться в Петрограде и освобождение от отправки на фронт. Последствия этих мер были катастрофическими. Поскольку земства и волостные комитеты оказались не в состоянии заменить собой старую систему местного управления, деревню охватила анархия. Роспуск полиции лишил правительство всякого надежного инструмента государственного принуждения, поскольку заменившая ее народная милиция была не профессиональна, не организована и не слишком лояльна. Более того, присутствие в столице десятков тысяч мятежных солдат представляло латентную угрозу стабильности и порядку.

И это еще не все. Совет свободно издавал собственные прокламации и декреты, дополнявшие правительственные акты или, напротив, вступавшие с ними в противоречие. Один из самых известных примеров — «Приказ № 1», подписанный Советом 1 марта. Адресованный войскам Петроградского гарнизона, но впоследствии интерпретированный как обращение ко всей армии, приказ предписывал всем военным подразделениям приступить к избранию солдатских комитетов по образцу рабочих советов, разоружить всех офицеров, а также утверждал, что приказам правительства следует подчиняться только в случае, если они не противоречат решениям Совета. Не трудно себе представить, что следствием этого приказа стала дезорганизация армии, крах дисциплины и падение нравов. О разложении в армии свидетельствует тот факт, что к сентябрю 1917 года по российским дорогам бродило не меньше миллиона дезертиров, блокировавших железнодорожные станции и вливавшихся в среду городских низов, занимаясь попрошайничеством, бродяжничеством и совершая преступления⁶⁵.

Помимо необходимости выстраивать непростое сотрудничество с Петроградским Советом (который к концу марта был преобразован во Всероссийский Совет рабочих и солдатских депутатов и претендовал на представительство всей страны), Временному правительству приходилось иметь дело с общественными и политическими фантомами, выпущенными революцией. Сотни лет российское крестьянство грезило о «черном переделе» — захвате всей помещичьей земли. Многие крестьяне восприняли падение монархии как сигнал. Начиная с весны и во все большем масштабе с наступлением лета крестьяне по всей стране захватывали в свое общинное владение помещичьи, церковные и казенные земли. Временное правительство и само готово было провести земельную реформу, однако при условии, что ее масштаб и содержание будут определены будущим Учредительным собранием, и только после длительного процесса изучения проблемы и общественного мнения. Откладывание решения о земельной политике лишило Временное правительство поддержки и доверия деревни, что стало очевидно, когда в мае того же года в Петрограде собрался Всероссийский крестьянский съезд. Столь же малоудачны были попытки правительства справиться со все возраставшей воинственностью рабочих. Совет гарантировал рабочему классу империи восьмичасовой рабочий день, однако этого было недостаточно для его усмирения. Измученные сумасшедшей инфляцией, рабочие требовали все нового и нового повышения зарплат. Начинали поговаривать о том, что правительству или, возможно, самим рабочим пора установить прямой контроль над фабриками и заводами. Недовольство рабочих выражалось в забастовках: за восемь месяцев существования Временного правительства их было более тысячи, с участием 2,4 миллиона человек⁶⁶.

Кроме того, Временное правительство унаследовало множество проблем от своего предшественника, царизма: революция не облегчила продовольственного, топливного и транспортного кризисов — собственно, в чем-то она их даже усугубила. Правительству никак не удавалось решить эти проблемы, а часть предпринятых им мер была даже контрпродуктивной. Введение тотальной монополии на зерно в мае, что теоретически означало монополизацию всего урожая, было решением практически нереализуемым, оно еще более ожесточило крестьянство и не привело к улучшению снабжения городов. К августу 1917 года дневная норма хлеба в Москве упала до 220 граммов⁶⁷.

И,

наконец, перед Временным правительством стояла проблема войны, которую надо было как-то решать. Сразу после Февральской революции практически все политические партии, за исключением большевиков, стояли за войну. Правительство не только считало важным для новорожденной российской демократии продолжать борьбу против германского милитаризма, но также полагалось на союзнические займы и субсидии, в обмен на которые союзники требовали от России скорейшего начала наступления на фронте. Российская военная элита также поддерживала идею наступления, ошибочно считая его лучшим лекарством от поразивших армию напастей. Вести, приходившие из российских разведывательных бюро в Скандинавии, также подтверждали разумность наступления. Глава российской разведки в Христиании (Осло) уверенно доносил, что, по его мнению, Германии не пережить еще одну военную зиму. «Только полная пассивность русского фронта, будто бы, дает им возможность успешно вести оборонительную войну на англо-французском и итальянском фронтах»⁶⁸. Конечно, имея в виду то состояние, в каком находилась российская армия, генеральное наступление ей было крайне некстати. При ретроспективном взгляде становится ясно, что гораздо более разумной была бы оборонительная стратегия. В случае же невозможности такого выбора Ставке следовало бы, вероятно, разработать локальную, периферийную операцию, вроде плана комбинированной атаки сухопутных и морских сил в верхнем течении Босфора⁶⁹. В сложившихся обстоятельствах массированное сухопутное наступление летом 1917 года было величайшей ошибкой командования, совершенной Россией за все время войны.

Генерал Брусилов, сменивший Алексеева на посту главнокомандующего, 18 июня, после четырехкратного переноса, наконец перешел в наступление. Основной удар должен был быть нанесен четырьмя армиями Юго-Западного фронта, которые, разбив укрепления противника на правом берегу Злоты Липы, далее должны были повернуть на север и взять Львов. Несмотря на то что в момент атаки российская армия обладала явным превосходством в артиллерии и втрое превосходила противостоявшие ей немецкие, австрийские и турецкие войска по численности личного состава, операция катастрофически провалилась⁷⁰. Через два дня после ее начала немцы нанесли ответный удар и прорвали русский фронт на правом фланге. Последовало беспорядочное бегство тысяч русских солдат, в панике покидавших поле боя. В течение двух недель фронт стабилизировался, однако русская армия была вновь выбита из Галиции. В этом наступлении Россия потеряла 200 ООО человек убитыми и ранеными, что предсказуемо привело к еще большему упадку боевого духа⁷¹. Такие плоды принес Приказ № 1, ставший токсичной дозой демократии для традиционно иерархически организованной российской армии. В августе 1917 года российское Верховное командование признало, что на восстановление боеготовности армии уйдут месяцы, и то только при условии возврата к суровой военной дисциплине⁷². Однако Временное правительство в Петрограде не обладало нужной для этого волей. Провал наступательной операции привел к массовому разочарованию в войне как на фронте, так и в тылу, что в конце концов оказалось на руку прежде всего Ленину и большевикам.

Временное правительство и идея измены

Ленину принадлежит знаменитый афоризм: Временное правительство за короткое время превратило Россию из разлагающейся деспотии в «самую свободную страну в мире», что предоставило ему и его партии простор для подготовки второй русской революции 1917 года⁷³. В этом суждении много верного, поскольку Временное правительство было в равной мере политически бессильно и (в общем и целом) щепетильно в соблюдении гражданских прав — и в результате оказалось лишено способности и воли защитить себя. (Исключение было сделано для В.А. Сухомлинова, чьи гражданские права, как мы увидим, попирались без зазрения совести.) Например, после поражения большевистского восстания в июле 1917 года руководство партии не было немедленно арестовано в большой степени потому, что, по замечанию историка, правительство боялось «обидеть социалистов небольшевистского толка, чье представление о гражданской свободе включало право исповедовать вооруженное восстание, бунт и дезертирство во время войны»⁷⁴. Конечно, терпимость по отношению к подобным явлениям едва ли можно назвать убедительной стратегией политического выживания, не говоря уже о военной победе.

Помимо стандартного набора свобод — слова, собраний, совести и объединений — Временное правительство фактически гарантировало населению право на бунт. Русский народ также получил иные свободы — мародерствовать, отбирать недвижимость, участвовать в погромах и убивать без суда и следствия. Кроме того, возникает такое впечатление, будто буквально вся Россия 1917 года имела право, так сказать, на параноидальный бред. Как либералов, так и консерваторов волновало будущее гражданского общества в России, возможно, даже судьба самой русской цивилизации, разлагавшейся в серной кислоте революционных эксцессов. Рабочим и социалистам за каждым кустом мерещился контрреволюционер, который спит и видит, как бы свергнуть демократию и восстановить монархию или ввести военную диктатуру. А правительство и его военная разведка подозревали, что во всем виноваты вражеские шпионы и доморощенная пятая колонна. Эти беспокойства были, конечно, до некоторой степени укоренены в реальности, однако раздуты до фантастических, безумных размеров. Особенно это относилось к двум страхам — контрреволюции и шпионажа.