Внутренняя империя Юань

Тао Цзэдун

"Кто вполне духовен, тот бывает смирен, как младенец".

Постигая подобные истины, человек совершает порой невозможное. Пусть не думают слюнтяи и слабаки, что смирение это невинная блажь – скорее, это жестокая правда жизни, и мало кому под силу всю её понести. Ибо любому смирению предшествует мужество и решительность, решимость умереть, но не отступить. Слабости воды предшествует крепость камня. И только после достаточной твердости человек раскрывает в себе внутренние пространства. А нет твердости – ничего не получиться, ничего и не произойдет.

"Душа

имеет единство, поэтому она не делиться" – целостность Истины проистекает от единства сознания души. Но мало кто достиг подобного откровения. Многие считают, что духовные свойства тела, это десять различных душ человека. И только тогда, когда из этого тела, по фатальному стечению обстоятельств, палками выгонят всех шводов, душа по праву остается единственной хозяйкой своего жилища. Конечно, будет много восклицаний и слез со стороны остальных "десяти душ": "Что мы такого сделали, чтобы нас выгнали вот таким образом". А человек по наивности все эти вопли будет связывать со страданиями души. Но как тихо становится в доме, какая благодать и покой бывает после генеральной уборки, когда весь мусор – бесполезные вещи и наносную грязь, выбросят вон.

И только тогда душа может раскрыться подобно самке, не опасаясь, что кто-то тут же воспользуется ее доверчивой беззащитностью. И только тогда душа понимает, что никак нельзя доверять этому миру, этому телу и его десяти командирам – доверять без опаски можно единственно только Небу.

Достигший единства подобен младенцу не ведающему мира – он ничем не болеет, по причине отсутствия всякого рода знаний, а точнее самых носителей информации в пределах досягаемости ума. В меру своего синкретизма младенческому уму еще недоступна бездна познаний, откуда обязательно поползут паразиты – оборотни и вампиры, несущие на себе вирусы и болезни. Но подобное может произойти и с взрослым, когда со всех сторон окружающие его люди палками отобьют всякое желание рыпаться – только небо над головой, да и то – с овчинку. К тому же, все шводы ушли на поля.

Ван Юань не ломал себе голову, почему с ним случилось подобное, не задавал вопросов. Любое движение, даже мысленно, вызывало в нем адскую боль. Но прекратив требовать чего бы то ни было, он вдруг ощутил удивительную тишину. И конечно, за ней последовал отклик – на тонкой грани между миром и бытием он почувствовал истинную духовность, не касающуюся движений, не затуманенную желаниями, – Небо приблизилось. И он словно самка воспринял его в себя – Небо обязательно войдет в человека, очистившегося от страстей, хотя бы на время. И отнюдь не желание сласти, как многие наивно себе полагают, обольщаясь чувственно и пуская слюни, двигало им, а исключительное неделание – отсутствие всякой к тому причины.

Пускай, неофит называет это блаженством, обнаруживая тем самым свое неведение предмета – возможно, в нем еще полным-полно тайных желаний и они, притворившись невидимыми, получают определенные наслаждения. С другой стороны, Небо жалеет падшего человека и, похоже, сейчас нет ни одного, кто смог бы достичь полного освобождения и при этом остаться в живых –

много зверей развелось по округе. Но если правитель достойный, люди живут в его милости и получают награды. И согласны терпеть неудобства, даже если плоть жрут и терзают лютые тигры.

– Совсем неожиданным образом ты подошел к определениям Дао.

Это произнес человек в дорогой царской одежде, сидящий в небольшом отдалении на развалинах дома. Ван Юань повернул голову, оставаясь совсем без движений. Странным образом у него получилось такое. И он увидел рядом с собой смешного человека в одном ботинке с которым уже встречался однажды. Эти двое смотрели вдаль, но оказалось, что они внимательно и осторожно смотрят в его душу – не проявил ли она беспокойства… – почти не дышали, боясь, чтобы ровная гладь не покрылась испариной, рабью, и не забурлила. Потому что по сути, гадов в этом водоеме – змей и драконов, было еще предостаточно; они просто онемели от боли.

– Можно ли от них вообще освободиться, находясь на Земле? – спросил Ван Юань по случаю, понимая без слов, о чем речь, и вопрошая без мыслей.

– Их можно выжечь Небесным Огнем, но делать это нужно очень осторожно, особенно вначале, постепенно увеличивая жар год за годом и, ни в коем случае не ослабляя усилие.

– Но кому под силу такая скрупулезная методичность? Что-то я не встречал истинных даосов, хотя многие мне о них говорили. Может быть, далеко где-то в горах Поднебесной, не в этом районе… А здесь человек, словно загнанный в угол теленок – доверяет и шарахается раз за разом.

– Да, тут ты прав,– вздохнул царский муж. – Падений и взлетов на Пути будет много.

– А все оттого, – заметил с иронией веселый человек, – что изначально муж принял на себя много обязанностей и попечений. Право же – избегать малых Путей на практике гораздо труднее, чем на словах.

Веселый человек рассмеялся, и Ван Юань понял, что перед ними не иначе как император – Сын Неба, которому по определению необходимо избегать малых Путей, повсеместно применяя к своей жизни принцип "недеяния". Может быть родственник?

– Да, ты не ошибся, – шепнул на ухо веселый человек. – Он – твой далекий предок, второй император династии Тан. И он, святой.

– Святой император достиг Истины, следуя Дао? Неужели в горах?..

– Он христианин.

– ?!

– Он жил во дворцах и правил империей, доставшейся ему от отца – крестил её всю поголовно, настроил монастырей… И вдобавок завоевал полмира, ни разу не махнув мечом.

– Мир завоевал мой отец, я покорил только Когурё, – произнес нехотя император, при этом зевнув.

– Это больше, чем все остальное – победить гордость сложнее всего, – возразил ему веселый человек. – Особенно, когда она смотрит в твои глаза влюбленным взглядом.

– ?!

– Ты встречал женщину, Будду-Майтрейю – это была его жена.

– Разве гордость может быть той, которая есть Любовь?

– Гордость всегда называется Ею, у неё тысяча законных на то оснований. Ибо сердце человека сластолюбиво.

– Нет, погодите, – произнес император, – Необходимо все-таки различать любовь мира и жертвенность Бога. Сласть никогда не восходит на крест.