Внутренняя линия
Шрифт:
— Знаю. Не понимаю пока, зачем я вдруг им так понадобился, но, как говорят по ту сторону океана, им очень нужен мой скальп. Как в любом бою: либо мы их, либо они нас.
— Владимир Игнатьевич, это не любой бой, а засада, куда вы бросаетесь очертя голову. Вспомните наконец, что вы не просто командир дивизии, ведущий полки в атаку. В тайной войне крик «ура» обходится очень дорого. Руководство «Внутренней линии» считает нецелесообразным продолжение операции. Я уважаю ваши отцовские чувства, но подумайте: быть может, письмо Ольги — всего лишь приманка. Быть может, вовсе не она писала эту пакость: крестины вашей дочери праздновала
— Не исключено, что вы во многом правы, Георгий Никитич. Но извольте понять: я чувствую — не могу объяснить как, но чувствую, что моя семья жива, что они нуждаются в моей помощи, что именно Ольга, не важно, из каких побуждений, написала треклятое письмо в «Правду»! Я должен быть там, должен спасти их. Если координационный совет считает, что я поступаю неверно, то буду действовать сам — на свой страх и риск. Когда пожелаете — прошение об отставке в ящике стола в моем кабинете. Но, во-первых, я по-прежнему считаю вполне возможным существование подполья в России, и именно в Красной Армии, и, во-вторых, надеюсь переиграть большевиков. Если же вы и прочие члены координационного совета не доверяете мне, можете достать бумагу из стола.
— Владимир Игнатьевич…
Звонкий колокол прокатил над перроном долгожданный сигнал к отправлению.
— Господа! Просьба занять свои места! — пышноусый, словно гусарский вахмистр, проводник окликнул стоявшего у вагона пассажира. — Мсье, поезд отправляется!
— Проследите за успехами нашего пражского филиала! — крикнул с подножки напоследок Згурский.
— Володя, Володя, отчаянная голова… — глядя вслед удаляющемуся поезду, покачал головой Варрава и перекрестил хвост состава. — Пусть тебе повезет и в этот раз.
Он еще раз тяжело вздохнул, повернулся и зашагал к площади перед вокзалом, где стоял оставленный Згурским автомобиль. Возле него, ожидая хозяина, переминались двое полицейских.
— Что бы это значило? — пробормотал себе под нос полковник Варрава.
Постояв немного у афишной тумбы и убедившись, что флики [31] не уходят, отправился в ближайшее кафе, смотревшее из-под полосатых «маркиз» на вокзальную площадь огромными свежевымытыми окнами.
31
Флик (жарг.) — прозвище французских полицейских.
Командир партизанского отряда Муха-Михальский прислушался:
— Ишь, дрозды-то расцвирикались! Рановато — только ж смеркается.
Он снял фуражку и утер пот со лба.
— Ох, жарко… Почти как летом. Хорошо, в лесу мы. А в городе сейчас совсем не продохнуть. — Он поглядел на мужчину в почтарской куртке. — Ну что, двинем?
— Может, до вечера подождем?
— Нет, в сумерках пшеки [32] злее, пуганые. А сейчас, как пить дать, нас не ждут, расползлись, цигарки смалят в тенечке. — Он тронул шпорами конские бока и сделал знак ожидающим в леске всадникам следовать за ним. — К ночи до лагеря «дровосеков» доберемся. Если завтра они намерены ударить, то сегодня точно решат накатить по «мерзавчику» за успех операции. Вот тогда их теплыми и возьмем. Я эту свору знаю.
32
Пшеки (жарг.) —
Почтальон согласно кивнул. Он тоже хорошо знал и солдат Бэй-Булак-Балаховича, почти начисто утративших былую отвагу и боеспособность, и сорвиголов Мухи-Михальского, второй год наводящих ужас на окрестные маетки.
— Тихо идем, — скомандовал Муха-Михальский, пересекая верхом пограничный ручей.
Через несколько секунд вслед за ним спустился еще один всадник, потом еще, еще. Почтарь Атлас насчитал неполную сотню. Польская сторона границы молчала, не проявляя ни малейшего интереса к нарушителям. Узкая тропка вилась между буреломами, ныряя временами в овраги, обходя заросшие осокой лягушачьи болотца. Идти приходилось в колонну по одному: растянувшись, иногда ведя коней в поводу. Лошади фыркали, отмахиваясь от комаров и мошек. Путь был долгий и неудобный. Но иной лазейки через приграничные укрепления не имелось.
Муха-Михальский и почтальон выбрались на очередной косогор, когда увидели всадника в русском офицерском мундире, мчащегося навстречу во весь опор.
— Это что еще за цаца? — пробормотал Муха-Михальский, доставая из деревянной кобуры маузер.
— Что вы, что вы, — остановил его проводник. — Выстрел же услышат!
— И то верно. Живьем возьмем.
Он поманил одного из своих десятников и указал на всадника.
— Погодите, — снова вмешался почтарь. — Это мой человек. Тот самый, из банды.
— Точно он? — переспросил командир отряда.
— Точно-точно! Должно быть, у него неотложное сообщение.
— Ладно, сообщение так сообщение. — Муха-Михальский приказал десятнику повременить и отряду рассредоточиться. — Здесь в теньке подождем.
Офицер, не щадя коня, галопом взлетел на косогор и тут же увидел высунувшийся из-за дерева ствол маузера.
— Ку-ку! Куда ты спешишь, золотопогонник? Слазь с коня, приехал! Руки за голову!
Соседние кусты ощетинились карабинами. Офицер быстро оглянулся, вскинул руки и радостно улыбнулся, увидев выходящего на тропинку почтальона.
— Ну, слава богу, успел!
Он взглянул на появившегося из укрытия командира отряда.
— Я так понимаю, вы товарищ Муха-Михальский?
— Что с того? Ты-то кто?
— Подполковник Шестоперов, штаб дивизии Бэй-Булак-Балаховича. Вот мои документы. Я желаю перейти на вашу сторону.
— Ишь, какой резвый! Как на мушку попал, так сразу «желаю перейти»!
— Нет-нет, я же вам говорил, — начал почтарь, — этот человек помогал мне…
— Никшни, — цыкнул командир.
— Он говорят правду! — прямо глядя на краскома, заявил подполковник. — Я давно уже работаю на вас. Вот и сейчас примчался, чтобы спасти.
— Да ну? — недоверчиво хмыкнул Муха-Михальский.
— Ну да. Вам надо отходить.
— Это еще с чего бы?
— Вчера в штаб дивизии прибыл человек с вашей стороны — такой худой, очки в стальной оправе, усики щеточкой. И сказал, что нынче вы планируете удар по лагерю, что у красных есть точные сведения о направлении прорыва Бэй-Булак-Балаховича, что туда стягиваются войска, а вы, пока балаховцев не будет на месте, уничтожите их базу.
— Тощий, усы щеточкой и очки в стальной оправе? — мрачнея на глазах, переспросил Муха-Михальский.