Внутренняя линия
Шрифт:
— Как я сказал, на время скрыться. Но в таком месте, где вас не смогут найти.
— Предлагаете участвовать в полярной экспедиции?
— О нет! Но предприятие не менее рискованное и опасное.
— Я слушаю.
— В обход экономической блокады мы торгуем с Россией. Сейчас она пожелала возводить собственные автомобильные заводы, чтобы не зависеть от мировой политической обстановки. Своих средств у большевиков не хватает, поэтому они готовы дать концессию «Сидни Инкорпорейтед» на двадцать лет — для строительства и оснащения завода в Москве. Конечно
— Скрываться от французского петуха в пасти русского медведя? Забавно.
— Самое безопасное место в бою — вблизи вражеских позиций, — парировал Скороходов. — Если вы решите принять это предложение, то без труда получите американский паспорт на любое имя, какое пожелаете. Поверьте, у нас большие связи в Госдепе и миграционной службе — вам не придется ждать.
— Может быть, и так, — выдержав паузу, задумчиво сказал Згурский.
— Прошу прощения, Владимир Игнатьевич. Вы, кажется, совсем не слушаете меня?
— Отчего же, я вас слышу.
— Мне показалось, что вы полностью углублены в свои размышления… Вы думаете о дочери?
— Вы на редкость проницательны.
— Признаться, когда я увидел ее письмо в газете… Вернее, после того, как минул первый шок, я попытался вообразить, как обстояло дело. Маловероятно, что юная Ольга Згурская сама приехала в редакцию «Правды» и объявила, что она желает опубликовать открытое письмо своей крестной — греческой королеве. Вероятно, она действует под контролем ОГПУ, и письмо — ее единственный шанс дать вам знать об этом.
— Возможно, — тихо, почти шепотом ответил Згурский. — Будем считать, что вы меня убедили. Но ответьте мне на один вопрос: почему вы вдруг решили столь ревностно помогать мне?
— Владимир Игнатьевич, я бы сказал, что это из области иррационального, почти мистического.
— Я являлся вам во снах и требовал помощи?
— Вы почти угадали, — мичман Протасов улыбнулся, — в детстве над своей кроватью я вешал литографии из журнала «Нива». Помните, «Бой «Варяга» и «Корейца» с японской эскадрой», «Пленение японского шпиона»…
— Да, конечно, помню.
— Моей любимой картинкой была «Храбрый капитан Згурский ведет Сибирских стрелков на штурм Пекина». Вечером, засыпая, я представлял, как иду вместе с вами на штурм загадочного великого города. Если б вы знали, сколько раз я закрывал вас во сне от пуль! Но, признаться, встретиться даже и не надеялся. А тут представился случай. — Протасов развел руками.
— Звучит красиво.
— Так и было на самом деле.
— Хорошо, — сказал Згурский, — дайте знать вашему родственнику — пусть готовит документы. Вечером я пришлю к вам адъютанта с фотографиями и личными данными.
— Буду ждать, — любезно улыбнулся Скороходов, внутренне ликуя.
— Всего доброго, — кивнул Згурский.
Мичман Протасов вышел из машины и зашагал обратно в отель. Он уже поднимался на лифте,
— Ваше превосходительство, все сделал, как приказано: комнату осмотрел самым тщательным образом. В сейфе номера — крупная сумма во франках и долларах, пистолет системы «Браунинг». На тумбочке и журнальном столике — несколько газет. В основном «Пари трибюн». Все те номера, в которых упоминаетесь вы.
— Было бы странно, если б там обнаружилась буденовка. Есть что-нибудь действительно интересное?
— В тумбочке я нашел меню званого обеда… Даже не меню, а кулинарный трактат. На бумаге — герб Рафаилова.
— Уже теплее.
— В нем обильно исчерканы страницы: кое-где обведены буквы, кое-где — их соединения между собой.
— Похоже, мы отыскали автора загадочного письма к мадам Завьяловой. Мсье Спичек ест у нашего мичмана из рук. А еще ясно, что кому-то очень не терпится видеть меня в России.
Вокзальный перрон гудел, как это бывало всегда в час отправления поезда Париж — Варшава. Чемоданы, баулы, сумки, шляпные коробки, отъезжающие, провожающие, носильщики, полицейские — все это создавало непременную суетливую атмосферу, располагающую к клятвам вечно ждать и вытаскиванию кошельков у ротозеев. Вероятно, с тех пор, как Генрих Валуа — будущий король Франции Генрих III — несколько месяцев пребывал королем Речи Посполитой, Польша воспринималась в Париже чуть ли не отдаленным французским департаментом, вроде Мартиники. Недавняя же военная помощь, позволившая маршалу Пилсудскому отбросить от Варшавы рвущиеся на Запад красные орды, еще более поддерживала парижан в их давнем убеждении.
Перрон шумел, ожидая, когда раздастся над платформой и вагонами звук вокзального колокола, и семафор откроет путь ежедневному варшавскому экспрессу «Жозеф Понятовский». Среди всеобщей беготни и гомона почти никто не обращал внимания на двух мужчин средних лет, как сказали бы в Англии — джентльменов, стоявших у вагона первого класса.
— Владимир Игнатьевич, — тихо, но очень настойчиво, говорил один. — Еще раз прошу вас — одумайтесь! Пока не поздно, все следует отменить. Я уверен, что и брусиловская организация, и письмо великого князя Михаила — блеф, хитроумная большевистская западня. Вы же сами видели, как ловко эти негодяи подделывают любые почерки. Операцию нужно свернуть, Механика отозвать как можно скорее.
— От него есть новости? — словно не услышав всех прежних слов собеседника, спросил второй.
— Он прислал жене телеграмму из Петрограда. Пишет, что все прекрасно, его окружают исключительно милые люди. — Полковник Варрава сдвинул брови. — Это означает, что он работает под наблюдением, но пока ему не препятствуют в исполнении разработанного нами плана.
— Хорошо.
— Владимир Игнатьевич, то, что Механика не схватили и не бросили в Петропавловскую крепость, еще ничего не означает. Они ждут вас.