Внутри, вовне
Шрифт:
— Черта лысого я стала бы обходить вокруг какого-нибудь мужчины! — сказала Ли Фейге. — Откажись — и все.
— Через мой труп я стану обходить вокруг мужчины! — заверила ее Фейга.
Фейга до смерти любила говорить идиомами, но не всегда употребляла их к месту.
— Перестань говорить по-турецки! — прикрикнул на нее «Зейде»: так он называл английский. — О чем вы там обе болтаете?
Во время всего разговора Фейга завидущими глазами оглядывала роскошную комнату. Теперь она неожиданно сменила
— Ты и вправду дашь здесь отпраздновать свадьбу? Может быть, Борис согласится. Но, — добавила она поспешно, — обходить вокруг него я, конечно, черта лысого, не буду.
Мама с папой заверили ее, что они будут рады предоставить квартиру в ее с Борисом полное распоряжение. Тем временем Ли поманила меня пальцем и повела в предназначенную для нее изящную спальню, всю розовую и в зеркалах. Она бросила свою дубленку прямо на кровать, накрытую розовым покрывалом с кружевными оборками.
— Послушай, Дэви, Бога ради, что с папой?
— С папой? Ничего. А что?
— Да он же выглядит так, что краше в гроб кладут. Он постарел на двадцать лет. Когда я его увидела, я просто испугалась.
Мне казалось, что папа нисколько не изменился. Я так и сказал. Ли вытащила из кармана дубленки пачку сигарет и закурила одну из них, чиркнув спичкой: это была первая из миллиарда сигарет, которые она с тех пор выкурила на моих глазах.
— И ты, Брут? — сказал я.
Она пожала плечами.
— Ты когда-нибудь пробовал арак?
— А что это такое?
— Вот.
Ли принесла из ванной два стакана и разлила в них из бутылки, которую она привезла с собой, прозрачную жидкость. Я поперхнулся, и она рассмеялась:
— И вот что, Дэви, какого рожна мы переехали в такие хоромы? Со всей этой роскошной мебелью и все такое? И откуда этот «кадиллак»? Они что, спятили? Или папа стал миллионером?
— Это все ради тебя, — ответил я, — чтобы ты могла познакомиться с хорошим парнем.
Она покраснела, допила свой арак и плюхнулась на кровать.
— Ты никому не скажешь? Я уже познакомилась с хорошим парнем. — Она перешла на шепот. — Дэви, я собираюсь выйти замуж. Так что мама зря ухлопала кучу денег Беда только в том, что он женат. Ему нужно развестись, и он сейчас этим займется.
Так вот оно что: Ли сама все выложила. Стала быть, дядя Велвел не соврал. Я не знал, что сказать: я едва вышел из возраста, когда на вечерниках всего лишь рассказывают анекдоты, и мое увлечение Дорси Сэйбин только-только начиналось. То, что бывает такая страсть, было для меня уму непостижимо.
— Ли, а мне обязательно все это знать?
— Должна же я была хоть кому-то рассказать! Но ты ведь не проболтаешься. — Она весело рассмеялась. — Его зовут Моше Лев: это, кстати, тот самый человек, чей адрес ты мне дал перед отъездом. Он преподает историю в Иерусалимском
Она налила себе еще араку.
— У него есть дети?
— Трое. — Лицо у нее посуровело, и она залпом выпила арак. — Но его дети меня любят. Тут все будет в порядке.
В дверях появилась мама:
— А, вот вы где прячетесь! Ли, пойди познакомься с раби Гейгером из нашей синагоги. А с каких пор ты начала курить?
— Какой такой раби? Господи Исусе, на кой ляд он мне нужен?
— Ну что с тобой! Он пришел поздравить тебя с возвращением. Будь с ним вежлива — хоть пять минут, только и всего! И выбрось эту сигарету! Он очень умный и красивый, и он холостяк. — Мама вышла, и за дверью послышался ее громкий голос: — Раби, она сейчас выйдет.
— Боже! — сказала Ли. — Что это за раби Гейгер?
— Святой Джо Гейгер, — сказал я. — Словами его не опишешь. Пойди и посмотри сама. Только туже затяни поясок невинности.
И вот Ли прошествовала в гостиную, размахивая бутылкой арака; волосы у нее развевались, как у колдуньи, в глазах сверкали искры вызова, и выглядела она очень обольстительно.
— Раби Гейгер, познакомьтесь, это моя дочь Леонора, — сказала мама, лучезарно улыбаясь раввину и меча глазами громы и молнии на Ли и ее бутылку.
— Привет, раби! — сказала Ли. — Вы любите арак?
— Обожаю, — сказал раби Гейгер. — Целый год только его и пил.
Ли открыла рот и уставилась на Гейгера. Он стоял перед ней с непокрытой головой, держа в руках черную шляпу, в черном пальто с бархатным воротником и бархатными лацканами, за которые был заткнут белый шелковый шарф; это был человек лет тридцати, с пухлым лицом, с густой черной шевелюрой и аккуратно подстриженными усами; он напоминал одновременно христианского священника и светского щеголя: это было похоже на то, как если бы Эрролу Флинну пришлось играть священника и он усердно, но не очень удачно пытался войти в роль.
— Правда? — спросила Ли. — Целый год пили только арак?
— Ну не совсем целый год, и, может быть, не только его, — сказал раби Гейгер, улыбаясь, и при этом усы его разгладились и обнажились эррол-флинновские зубы. — Я писал магистерскую диссертацию по библейской археологии и работал на раскопках под Мегидо, и за это время я выпил столько арака, сколько иной за всю жизнь не выпьет.
— Так вы, значит, были в Палестине? — ее тон смягчился.
— Да. А вы, Леонора, как я понимаю, только что оттуда. Я всего лишь заглянул на минутку, чтобы сказать, — он перешел на иврит, — Брухим абаим (Добро пожаловать).