Внутри

Гатальский Евгений

– Ты не передумаешь?

– Нет.

Клэр поворачивается ко мне лицом, улыбается совсем уж зловеще – и бьет себя кулаком по лицу. Его тело выпадает из открытого кабриолета на тротуар.

Хипстер в розовых наушниках, размер которых позволил бы ему прозевать двенадцатибальное землетрясение, поворачивается к моему кабриолету. Он подбегает к упавшей Клэр. Она приподнимает голову, что-то пытается сказать, но ничего не говорит, так как хипстер бьет ее кулаком по лицу, и бьет сильно, не так, как била себя сама Клэр.

– Что ты творишь, идиот? – в шоке спрашиваю я.

В первый раз

вижу агрессивного хипстера.

Хипстер ударяет по лицу Клэр еще три раза, затем поворачивается ко мне. Его глаза что-то ищут, наушники болтаются на шее, громко играет индитроника.

– Это сделал ты? – спрашивает хипстер и бьет себя по лицу, затем падает спиной на Клэр.

– Что за херня? – спрашиваю я вслух.

Этой фразы недостаточно, чтобы честно описать все то, что со мной сегодня произошло.

Я выбираюсь из машины, подхожу к двум телам, оттаскиваю хипстера от Клэр и в сердцах пинаю упавшие с его шеи розовые наушники. Индитроника перестает играть.

А я перестаю стоять на ногах.

Уже прислоняясь щекой к холодному асфальту, я понимаю, что меня ударили по затылку, и ударили больно.

Но понимание это длится недолго…

Латекс

Я открываю глаза – и закрываю вновь. Думаю, что этот страшный сон продолжается.

Проходит несколько минут. Я понимаю, что это не сон. Все-таки не сон – во сне руки не могут так отекать.

Спустя какое-то время я понимаю, что где-то вешу. Чувствую ремни на запястьях. И на щиколотках тоже. Под спиной что-то твердое, деревянное – как поверхность стола. Однако я вешу вертикально, и вешу абсолютно голым. Я чувствую под членом какую-ту кнопку. Я не решаюсь на нее нажать – да это и невозможно, без рук и ног по кнопке можно только постучать. Мне кажется, что где-то звонит мой телефон, и звонит моя Сэнди, хочет спросить, где я и что происходит. Я и сам хочу узнать ответы на эти вопросы, чтобы все передать Сэнди, ничего не скрывая – если такая возможность появится, разумеется. Моя Сэнди поверит мне – она чувствует, когда я говорю правду и, к счастью, не всегда чувствует, когда я вру.

Мои ноги раздвинуты, руки подняты верх. Я ощущаю себя звездой – но не звездой типа Джима Моррисона. Мне, кстати, уже тридцать, его я пережил. Но надолго ли?

Я ощущаю себя звездой, сгоревшей звездой, темной точкой на темном небе. Я решаю открыть глаза…

Красноватый мрак флуоресцентных ламп отражается на черных стенах. В центре комнаты – пентаграмма, выведенная белым мелом на полу. В центре пентаграммы – канделябр с тремя горящими свечами. Одна уже наполовину сгорела, ее воск капает на пол. Две другие, по всей видимости, только что зажгли. Но в комнате никого нет.

Я смотрю вниз и вижу кожаные ремни. Их чувствуют мои кости, ремни впиваются в мое тело… тело, которое приковано, насколько я могу судить по красным линиям, к другой пентаграмме, нарисованной на стене. Меня собираются принести в жертву сатане, или кому-то просто нравится меня пытать, пытать изощренно, видеть в своей пытке искусство…

Искусствовед?

Я уже не сомневаюсь, что это он. И мозги на коврике цвета Сэндиной накидки тоже его рук дело. Осталось

привязать ко всему этому поведение Клэр и незнакомого хипстера – и можно умирать хотя бы с каким-то пониманием смысла своей смерти. Я хочу увидеть лицо искусствоведа, чтобы плюнуть в него. Но в комнате никого нет.

Я вешу на пентаграмме и жду. Вешу и жду. Я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем дверь открывается.

В комнату входит женщина в латексе. Она запирает дверь на ключ, подходит ко мне и спрашивает:

– Хочешь есть?

– Чего?

Женщина в латексе бьет кулаком мне в нос. Кровь течет по подбородку. Я хочу его вытереть, но вовремя вспоминаю, что я распят на пентаграмме. Я смотрю на лицо женщины в латексе и только сейчас понимаю, что она в маске. Все ее тело – один сплошной латекс, ни миллиметра кожи, только черные волосы опускаются за спину. В тусклом свете ламп и свеч до меня доходит, что эти волосы могут принадлежать Клэр, но голос женщины в латексе слишком низкий. Высокие и не женственные интонации Клэр я бы узнал среди сотен других высоких и не женственных интонаций.

– Хочешь есть? – вновь спрашивает женщина.

– Нет, – отвечаю я и зажмуриваюсь.

Но женщина в латексе меня не бьет. Она удовлетворенно кивает, затем спрашивает.

– Может, съешь что-нибудь?

Я понимаю, что нахожусь не в том положении, когда на женщину можно смотреть как на полную дуру, поэтому я смотрю в пол и отвечаю, что уже ответил на этот вопрос.

Женщина в латексе опять бьет кулаком, и после того, как сводящая челюсть боль отступает, я отвечаю:

– Да, я хочу есть.

Женщина в латексе бьет каблуком мне в колено – я мысленно благодарю ее, что не в пах.

– Какой ответ вы хотите услышать? – спрашиваю я и сплевываю кровь.

– Правильный, – отвечает женщина и опять бьет по тому же колену.

Я не выдерживаю и вскрикиваю от боли. Женщина в латексе делает пару кругов вокруг пентаграммы на полу, останавливается, берет свечу, ту, что сгорела наполовину, подходит ко мне и говорит:

– Придется начать все сначала. Хочешь есть?

– Нет? – решаю ответить я.

Женщина в латексе удовлетворенно кивает, и я радуюсь, что на мое тело не капает воск по причине вопросительной интонации в ответе.

– Может, съешь что-нибудь?

Кажется, я начинаю понимать, что хочет услышать женщина в латексе. Я должен назвать ей определенный ответ. "Нет" и "да" не подходят, поэтому ответ может быть абсолютно любым. Но возможно, женщине в латексе важна точность ответа, а не его суть? Ведь одним из моих ответов был "да, я хочу есть", а женщине в латексе, возможно и, надеюсь, что так оно и есть, нужно просто "да".

– Да, – отвечаю я и получаю каплю воска на грудь.

Я стараюсь не орать от боли, и у меня получается. Ужас от возможной боли в дальнейшем страшнее той боли, что я испытываю сейчас.

– А где еда? – спрашиваю я, подумав, что попал на изощренный тест по логике.

Еды и вправду нет. Зато есть очередная капля воска, повисшая в волосах моей груди.

– Придется начать все сначала, – говорит женщина в латексе, говорит без эмоций, как робот. – Хочешь есть?

– Нет.

– Может, съешь что-нибудь?