Во имя Ленинграда
Шрифт:
Потом Белоусов подозвал стоявшего в стороне Потапова, сказал:
– Давай, сынок, я тебя обниму. Хорошо дрался. Сейчас, через многие годы, до мельчайших подробностей
помнятся подвиги, ставшие легендами. На войне горю не отводится много времени. Встретив летчиков, вернувшихся с боевого задания, поздравишь их, помянешь погибшего добрым словом, и снова команда - по самолетам.
К вечеру штаб собрал все необходимые данные, подготовил материалы для полкового разбора, на котором, как часто бывало в Кронштадте, присутствовал командир дивизии. Итог был хорошим: сбито шесть бомбардировщиков
Закончив разбор, полковник Корешков отметил пятый в полку воздушный таран - Нефагина, гибель которого почтили минутным молчанием, стоя навытяжку. Его подвиг обязывал нас ко многому.
– Ваш полк, - сказал комдив, - зимой первым вступил в ожесточенные бои с воздушным противником на Нарвском рубеже. Скоро здесь вновь развернутся ожесточенные бои. Народы Прибалтики ждут освобождения от коричневой чумы. Кораблям, которые вы спасли, предстоит в наступлении большая работа, так же как и нам, стоящим впереди балтийской авиации. Командование на вас надеется. Еще должен сообщить вам, что в связи с предстоящей операцией штаб дивизии переходит из Кронштадта на Кургалово, чтобы вместе с вами быть на острие боевых действий.
Дни таких громких боевых успехов, каким был сегодняшний, не так уж часты, они готовятся долгими неделями, потом уж как бы прорываются качественным скачком. Поэтому люди еще долго находились под впечатлением пережитого.
В каждой палатке, землянке, домике продолжали гореть коптилки, сделанные из снарядных гильз, а лежавшие на койках летчики, где тихо, где в полный голос, давали оценку событиям, говорили о Петре Нефагине и трижды рожденном для авиации Белоусове. А в штабе и на командном пункте полка рабочий день еще продолжался. Готовились возможные варианты воздушных боев, подбирались лучшие способы организации непосредственного прикрытия кораблей на стоянке и во время траления, намечались маршруты полетов на разведку аэродромов и на всякий случай разрабатывались два варианта нанесения удара по аэродрому Раквере. В завершение я подписал боевое донесение и горестный документ о героической смерти Петра Нефагина, отослав письмо его родителям в далекую Омскую область.
Хотелось черкнуть хотя бы маленькое письмецо в Старую Ладогу - Сашуне и родителям, но усталость валила с ног. Достал из стола фотографию малышки-дочери, на обратной стороне написал короткую строку: "Сегодня сбил ФВ-190, это 39-я победа. Папа".
Вырастет, почитает...
Перед сном решил немного прогуляться, хотелось побыть одному, подумать о прожитом и завтрашнем дне. Солнце давно скрылось за морским горизонтом, оставив на северо-западе бледно-розовую полоску - признак ветреной, но ясной погоды. Видимо, завтра снова схватимся с немцами над волнами залива, думал я, направляясь в сторону белоусовского поселения.
Леонид Георгиевич уехал из штаба час тому назад, но не спал. Его громоздкая фигура, чуть покачиваясь, маячила недалеко от домика.
– Ну что, крылатая душа, спать не ложишься? - спросил я удивленного моим внезапным появлением Белоусова.
– Все никак не могу успокоиться. Свалилось на меня счастье, даже не верится... А вот в сегодняшнем деле увидел свой изъян, о котором ты зря умолчал на разборе. Не слушается "лавочкин"
– За чем же дело стало? Самолет есть, крути его над полем, сколько нужно. Ты мне другое скажи: написал письмо жене и дочери в Алма-Ату или ждешь, когда командир с замполитом это сделают? Успехи-то налицо.
– Напишу, пусть немного уляжется. Все боюсь назад оглянуться, живу, будто во сне. И как бы не сглазить. - Подумал и вздохнул: - Да и что мой случай в этой огромной войне? Разве мало таких?
Уводя читателя на много лет вперед, должен сказать, что боевой и нравственный подвиг Леонида Георгиевича Белоусова не остался забытым.
11 апреля 1957 года газета "Комсомольская правда" напечатает его портрет и Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза. В том же номере мы прочтем статью специального корреспондента "Когда человек не сдается" и стихотворение Александра Николаева, посвященное легендарному летчику Балтики. Вот строки из этих стихов:
...Он должен встать!
Он может встать!
Он снова за штурвал садится.
И, в голубую даль спеша,
Он победить сумел природу.
Его крылатая душа,
Как птица, обрела свободу...
...По дороге, вдоль восточной части аэродрома, пропылила колонна автомашин. Они двигались в северную часть полуострова, в село Кургалово. Это штаб дивизии спешил до рассвета развернуться на новом месте.
Мы молча проводили глазами затемненные огоньки машин. Светящиеся стрелки часов показывали первый час ночи.
– Пора нам, Леонид Георгиевич, на покой. Главный лекарь всех волнений сон. Да и Петр Львович, как только развернет штаб, чуть свет нагрянет. А может, и вылет с утра. Словом, проспим заботы.
Мы попрощались и разошлись в разные стороны.
Возвращение
В 1941 году летчики нашего 13-го истребительного авиаполка так же насмерть дрались над Таллином и над кораблями, увозившими войска и гражданское население, покидавшее Прибалтику. Они же помогли непобежденным гангутцам до декабря сорок первого наглухо закрыть воды Финского залива - ни один фашистский корабль не прорвался тогда к Ленинграду.
И вот теперь как возмездия ждали мы начала Таллинской операции. Приближалось время возвращения к памятным местам, где начиналась боевая летопись первенца балтийской авиации.
Вначале мне казалось, что особенно готовиться не придется: слетанность, огневое мастерство, моральный дух уже не раз испытаны, молодежь проверена в малых и больших боях. Полк был удостоен ордена Ушакова II степени, который нам вот-вот собирались вручить. Но на войне не всегда получается так, как предполагаешь. Я, правда, вроде бы привык к различным внезапным переменам, но все же новая встряска свалилась как снег на голову.
В ясный день противник в районе Нарвского перешейка и над заливом не появлялся. Даже высотные разведчики не оставляли в небе привычного следа дымчато-белой полоски. А ведь ФВ-198, способный при ясной погоде снимать с высоты 12 тысяч метров, был последней надеждой Геринга проникнуть в нашу оперативную глубину.