Во имя Ленинграда
Шрифт:
Дерзкая атака увенчалась успехом: ведущий группы Ю-87 был сбит. Плотный строй начал распадаться, часть самолетов повернула назад. А наши истребители, умело взаимодействуя между собой, принялись атаковать другие "юнкерсы", еще не оставившие попытки сбросить бомбы на наши войска. Однако и эти упрямцы потеряли два самолета и стали со снижением уходить.
Теперь, когда удар противника был сорван, наши истребители, продолжая бой с "мессерами", отошли за линию фронта. Подбив еще один "мессер", группа Васильева с малым запасом горючего поспешила на посадку.
Все
Командующий флотом, приняв рапорт и поздоровавшись с нами, сказал:
– Дорогие боевые друзья! Партия и Советское правительство поручили мне вручить вам, доблестным защитникам Ханко, Таллина и Ленинграда, боевое гвардейское знамя. Вы героически дрались на всех участках Балтики, Финского залива, Ладожского озера, Ленинградского и Волховского фронтов, и ныне враг, теснимый нашими войсками во многих местах, отступает. Но фашизм еще силен! Предстоят решающие бои, и я уверен, что под этим знаменем боевые подвиги 4-го гвардейского будут умножены. Да здравствует Родина! Да здравствуют гвардейцы! Я с радостью и удовольствием передаю знамя командиру и комиссару полка и желаю им уверенно вести полк к окончательной победе над врагом.
Подполковник Михайлов, приняв знамя, преклонил колено, и весь полк последовал его примеру.
Все вокруг замерло, лишь в вышине слышен был мерный рокот дежурного звена, несущего охрану аэродрома.
– Родина, слушай нас! - эхом разнеслись в морозном воздухе слова священной клятвы. - Пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, пока в нашей груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, громить, истреблять фашистских зверей, не зная страха, не ведая жалости, презирая смерть, во имя полной и окончательной победы над фашизмом. Пусть трепещет враг, не будет ему пощады от гвардейцев. Знамя советской гвардии мы будем хранить и беречь как зеницу ока и пронесем его сквозь бурю войны к светлому Дню Победы.
Командир полка целует уголок знамени, встает с колена, за ним поднимается строй.
– Под знамя, смирно! - командует начальник штаба.
Командир и комиссар со знаменем проходят вдоль строя.
Подполковник Михайлов останавливается перед 3-й эскадрильей, и все мы глубоко вздохнули. Улыбка разлилась по лицу Алима Байсултанова. Он подмигнул Петру Кожанову, и тот тоже заулыбался...
Командир вручает знамя Владимиру Петрову. И тот в сопровождении своих ведомых становится на правый фланг эскадрильи. Я вижу, как блестят его глаза - вот-вот заплачет. Но нет - берет себя в руки. Может быть, в эту минуту он вспомнил свою Малую Вишеру, где погибли от рук фашистов его родители, а невеста опозорена и угнана в рабство.
– Полк, напра-во! Торжественным маршем, шагом марш! 3-я эскадрилья с поднятым гвардейским знаменем
полкового строя проходит мимо членов Военного совета. Звучит громкое приветствие:
– Да здравствует воздушная гвардия!
...Вскоре члены Военного совета уехали, а радостные и возбужденные гвардейцы долго еще не расходились. Ко мне подошел Александр Агуреев, крепко пожал руку, поздравил с победами и грустно произнес:
– Прости меня, Василий Федорович. Глубоко и непоправимо ошибся. Глупость сделал, когда ушел из эскадрильи. Не понял ни черта. Прошу, не обижайся, считай меня по-прежнему боевым другом на земле и в воздухе.
У меня запершило в горле, только и смог сказать в ответ:
– Спасибо за откровенность. Я обиды не держу... Кончился торжественный день. Завтра опять в бой.
Пятьдесят четыре - два
В бураны и метели по черным от пороха полям упорно продвигались войска 54-й армии, сбивая артиллерийские заслоны.
На участке Погостье - Венягалово противник, огрызаясь, бросал в бой все новые силы. В середине марта несколько крупных фашистских подразделений прорвались по Соколиному болоту и захватили в тылу наших войск лесной массив, левее Малуксы, который мы, летчики, называли "дамским сердцем" за его конфигурацию.
Под угрозой оказался фланг нашей пехотной дивизии, дравшейся на Малуксинском направлении, и наш четвертый гвардейский получил задачу на разведку и штурмовку скоплений войск в этом лесу.
Еще до рассвета, не зная о предстоящей задаче, мы с инженером эскадрильи Михаилом Бороздиным поехали на автостартере в ПАРМ осмотреть и принять вышедший из ремонта И-16, подобранный техниками эскадрильи в торосах на озере, недалеко от ледовой дороги.
Возвращаясь обратно, я увидел в рассветной дымке две фигуры, маячившие у крыльца гарнизонной столовой. Остановил машину и, открыв дверцу, громко крикнул:
– Эй, кто там? Если на аэродром - валяйте в кузов!
– Одну минутку, Василий... - ответил мне знакомый голос Алексея Лазукина.
– Это ты?! Никак чуть свет прибежал навестить Шурочку? Или всю ночь виражил вокруг столовой?
Я подошел к летчику и девушке. Шурочка выглядела грустной. Большой теплый платок наполовину закрывал ее лицо, блестели заплаканные глаза.
– Что случилось? - спросил я.
– Да вот, - запричитала она, - уже в четвертый раз посылают в Ленинград везти продукты в детский садик, а это для меня мука смертельная. Не могу я глядеть на несчастных...
Я подавил вздох, понимая состояние девушки. Дело в том, что личный состав гарнизона урывал продукты от своего и без того скудного пайка и посылал в детский садик, чтобы поддержать триста маленьких ленинградцев. В благодарность за эти крохи детишки слали нам свои рисунки и трогательные письма, которые даже у нас, мужчин, выжимали слезы. Что уж говорить о Шуре!
– Насмотрюсь на них, да так наревусь, что потом несколько дней сердце болит.
– Шурочка, - пошутил я, стараясь утешить девчонку, - а может, тебе просто не хочется расставаться с Алексеем? Признайся уж, тогда и попрошу командира авиатехнической базы, чтобы послал Клаву. У нее любовь с Виктором Голубевым только начинается, а ваша давно, еще с Ханко, в паре летает.