Во имя отца и сына

Шевцов Иван Михайлович

И вот теперь, увидав, как хлыщет из полиэтиленовой попоны струя воды и как Пастухов укрывает плащами станок Ключанского, Муса подошел неторопливо, окинул быстрым взглядом обстановку, процедил язвительно:

–  Хозяин эмигрировал. Надо что-то предпринять.

–  Да вот дыру бы заделать, - произнес Юрий.

–  Это мы сей минут.

Муса куда-то исчез и вскоре явился с куском полиэтилена и лестницей. Он проворно взобрался к пологу и наложил на дыру лату. Течь прекратилась. Пастухов снял со станка плащи, и в это время появился Ключанский. Он шагал с дальнего конца цеха вместе

с мастером и небрежно размахивал руками, выражая свое возмущение:

–  Все залило. Станок по колено в воде. И меня всего окатило с ног до головы. Какая тут, к черту, работа. Куда смотрит начальство и техника безопасности!

Мастер, должно быть, не очень верил его словам, недовольно морщился, однако шел торопливо. Еще издали заметив их, Пастухов торопливо шепнул Мусе:

–  Ты становись за мой станок, а я здесь.
– И быстро включил станок Ключанского.

Подошел мастер - Иван Андреевич Деньщиков - пожилой рабочий, спросил Пастухова своим негромким голосом :

–  Ну, что тут случилось?

–  А ничего, - спокойно, даже несколько удивленный вопросом мастера, ответил Юрий.

Удивился и Ключанский, бросая мятущийся взгляд то на полиэтилен, откуда уже не текла вода, то на станок, совсем сухой и как ни в чем не бывало журчащий свой обычный унылый мотив.

–  Ну, где потоп?
– Деньщиков теперь уставился на Ключанского.
– Что ты голову мне морочишь?

–  Да я что, вру, по-вашему?! Пусть скажут - они видели.
– Ключанский устремил большие округлившиеся глаза к соседним станкам. Белкина и Муса делали вид, что заняты своей работой, и хитро посмеивались Ключанский все понял. Но не устыдился, не испытал неловкости, а лишь со злостью сплюнул:

–  Сволочи!

Пастухов уступил ему место и ушел к своему станку. Ключанский, злой и недовольный, насвистывал мотив "Черного кота", исподволь следя за станками Белкиной и Пастухова. Заметив, что Муса собрался уходить, окликнул с дурашливой официальностью:

–  Товарищ Мухтасипов! Можно вас на минуточку?

–  Что такое, синьор Ключанский?
– отозвался Муса и остановился в нерешительности, тайно бросив вопросительный взгляд на Пастухова. Юрий кивнул.

–  Ну подойди же, когда тебя просят по-человечески, - уже всерьез попросил Ключанский.

–  Ну, если по-человечески, я готов, - лениво отозвался Муса, подходя к станку Вадима.

–  Твоя работа?
– Вадим кивнул вверх на залатанную дыру.

–  Ты недоволен?

–  Нет, напротив. Ищу героя, чтоб выразить мою искреннюю, глубочайшую признательность и благодарность. Я буду ходатайствовать перед треугольником о представлении тебя к высшей…

–  Может, хватит паясничать? Мне некогда, - оборвал Муса и сделал попытку уйти. Ключанский торопливо заговорил:

–  Подожди, у меня к тебе дело.

–  Ну?

–  Помнишь, ты рассказывал мне о художнике, который иконы собирает. Как его? Семенов?

–  Ну? И что?

–  Я видел его картины. На выставке. Шедевр. Преклоняюсь.

–  Пожалуйста. А я при чем?

–  Познакомь меня с ним.

–  Зачем?
– насторожился Муса. Он умел в нескольких словах схватить всю нить мыслей собеседника.

–  Хочу

лично высказать ему свое восхищение.

–  А я с ним уже не вожусь, потому что он оригинальнейшая дрянь.

–  Тогда дай мне его телефон.

–  А ты не юли, - Муса уколол Ключанского сощуренными плутоватыми глазками.
– Скажи прямо: хочешь наняться к нему в помощники? Пойдете по Руси обдирать с церквей иконы? Деньгу зашибать? Я тебя правильно понял?

–  А тебе что за дело? Ты знай свое - подноси заготовки, рупь за смену заработаешь.
– И, встретив уничтожающий, полный какого-то стихийного, вспыхнувшего внезапно, вдруг, презрения, с деланной независимостью отвернулся, лишь пробурчал гнусаво: - Ладно, можешь не говорить. Без тебя найду все, что мне надо.

–  Вот-вот, валяй без меня, - бросил, уходя, Мухтасипов. Он направился в другой конец цеха, откуда начинался ударный фронт кровельных работ.

Наверху под дождем, освещенные лучами юпитеров, рабочие завода ставили и крепили стропила, и тут же следом другая группа делала обрешетку, а за ней третья группа - опытных кровельщиков, накладывала и сшивала железные листы. Резкий, дребезжащий лязг молотков по железу, глухой стук по гвоздям и болтам, прикрепляющим тес к стропилам, сливались с шумом ветра и дождя в выси, с воем станков внизу, превращаясь в какой-то общий неслыханный рев. Не гул, не грохот, а именно рев, экспрессивный, ритмично-беспокойный, вздыбливающий и призывный. И в черной бездне неба, секущего землю студеным дождем, театрально-сказочными, неземными виделись освещенные ярким светом и пронизанные косыми светлыми струями фигуры людей. Они чем-то напоминали Мусе космонавтов или фантастических обитателей иных миров. Он смотрел на них, задрав голову, откровенно любовался ими и тайно завидовал им, потому что там, среди них, не было и не могло быть Вадима Ключанского. Среди них Муса узнал секретаря комсомольского комитета Романа Архипова, узнал его по голосу, когда тот, преодолевая шум, кричал кому-то в черноту:

–  Коля! У меня кончаются гвозди и болты!

А тот, кого назвали Колей, невидимый, в свою очередь, кричал:

–  Вероника! Ну где же ты запропастилась? Гвозди кончаются. Захвати болты!

–  Иду-у-у!
– отвечал девичий голосок.

И снова, с неба из тьмы, знакомый голос директора Дома культуры:

–  Юля! Железо! Давай железо!

–  Есть давать железо!
– совсем рядом с Мусой, за его спиной раздался такой чистый уверенный женский голос. Муса вздрогнул и обернулся. Он видел перед собой только глаза, большие, спокойные и как будто что-то знающие глаза, что-то такое, чего не знают другие.

–  Ты кого там высматриваешь?
– спросила она, метнув взгляд в высоту. Вместо ответа он сказал слова, которые пришли к нему вдруг, как-то сами собой и, возможно, помимо его воли:

–  Давайте я понесу?

–  Неси. Пожалуйста, - совсем просто, доброжелательно и без удивления сказала она и подала Мусе четыре листа железа. Оно было не таким уж тяжелым, но неудобно было его нести, резало руки. Юля догадалась и прокричала вслед уходящему Мусе: - Рукавицы раздобудь, а то руки испортишь. Да быстрей возвращайся.