Во славу русскую
Шрифт:
Вот напишу Мердоку, Аносову, Лобачевскому, что при некоторых условиях можно сделать полноценный самолёт с паровым двигателем, как американский Эирспид… Жаль, провалившись в 1812 год, не захватил его чертежей. Утерли бы нос всем, подобным Струйскому.
В то время как Мэрдок носился по реке Тагил, бесконечно опробуя на «стимботе» винты разного вида, Лобачевский, насколько это возможно было среди лавины заданий по расчётам, замкнулся и часами не выходил из флигеля демидовского дома, для проживания ему предоставленного. Шотландец ворвался к нему однажды с всклокоченной мокрой головой, кровавой ссадиной на лбу и огнём
— Получилось! Чёрт побери, получилось!
Математик, спокойный как таблица логарифмов, воззрился на Джона.
— Говорите толком. И почему вы такой мокрый?
— Ерунда, — отмахнулся изобретатель. — Как только этот дикарь Данила резко клапан дёрнул, лодка рванула, словно за ней дьявол погнался! Я вылетел в воду.
— Потому что смотрели не за машиной, а свесились к винту у кормы. А ежели б вас лопастью порубило?
— Чушь, — беспечно заявил тот, к которому композитор Глюк являлся чаще, нежели ко всем остальным тагильцам, вместе взятым. — Жаль, бот уплыл.
— Куда?!
— Известно куда — ниже по течению.
— А Данилка?
Мэрдок развёл руками.
— Тоже в воду упал, надеюсь — выплывет. Я распорядился лодку поймать, где-нибудь к берегу да приткнётся. Не важно, цифры последнего винта наличествуют. Можете считать его идеальным, коллега! Ваш труд окончен!
— По-моему, только начинается, — Николай Иванович указал рукой на заваленный бумагами и книгами стол.
— Ну-ка, поделитесь! А то кроме как о винтах мы с вами месяца два не разговаривали, — окрылённый успехом, едкий британец стал вдруг на редкость добр и заинтересован.
— Охотно. Толчок мне дал арифмометр, из Англии привезённый. Как подручное средство хорош, но не более: на нём только четыре арифметических действия доступны. Стал я думать, как механическую машинку сделать, да похитрее. Лучше — чтобы аппроксимацию выводить, например, для замены криволинейной поверхности близкой к ней ломаной линией. Тот же гребной винт описать и рассчитать. Попались мне в руки труды Чарльза Бэббиджа по теории функций и механизации работы с ними. Вы в курсе, он машину для табулирования построил, удачную?
— Краем уха. Меня всегда более паровая механика интересовала, нежели чистая математика. О'кей, слушаю дальше.
— Далее Бэббидж описал принцип дифференциальной машины, а затем и аналитической, но, насколько я знаю, построить их не смог. Главное — он доказал, что возможен механизм, в котором не только исходные числа, но и манипуляции с ними задаются положением рычажков. Ваш соотечественник назвал это непривычным для русского уха словом «программирование». Раньше во всех механических аппаратах для изменения программирования надо было шестерёнки менять. Да и другие термины сложно на русский язык перевести, разве что крайне приблизительно — склад (store), мельница (mill), управляющий механизм (control), вход-выход данных (input/output).
— Вспомнил! — воскликнул Мэрдок. — Чтобы каждый раз рычажки пальцами не двигать и тем самым избежать ошибок дикарей, вводящих программу, он предложил картонные карты с пробитыми отверстиями, которые автоматически приведут кулисы рычагов в заданное положение. Отличное начинание, мог дорогой друг Николай Иванович. Что же вас останавливает?
Тот улыбнулся своей особенной улыбкой, не застенчивой, как у Кулибина-младшего, и не радостно-самодовольной как у шотландца. Математики витают в воздушном мире цифр и оттого тешатся иллюзией, что им открыто секретное и другим недоступное тайное знание.
— Теоретически
— Или совет товарища, который в этих делах разбирается больше вас, — покровительственно перебил Джон. — Во-первых, закажем у Аносова лучшую сталь, крепче оружейной. Во-вторых, посчитаем размер первичных шестернёй и нагрузку на них. В-третьих, это в Англии надо экономить объём и вес металла. В России главное — размах! Если приводной вал сделать толщиной с руку, соединить его с паровой машиной сил на сорок, а всё сооружение займёт сколь угодно пространства, пусть трёхэтажный дом, вас это устроит? — Мэрдок доверительно склонился к присевшему за стол Лобачевскому и положил влажную ладонь ему на плечо. — Перфокарты вырежем из железных пластин, по-русски основательно. Только обещайте мне: употребите ваше умное детище на расчёт идеальных винтов для судов любого водоизмещения, о'кей? Тогда — я с вами.
Получив в Москве письмо от наших тагильских самородков, где Аносов рассказал о рождении первого в этом мире программируемого компьютера, пусть — на механической, а не электронной базе, я взволновался не на шутку. Одно только вспомоществование императорскому семейству родить наследника мужского пола обернулось смертью и царице, и её сыну, крушением монархии, установлением диктатуры… Каких демонов вызовет кибернетика XIX века?
Новые паровые машины, пароходы, а теперь ещё стимботы и дифференциальный вычислитель потребовали не только металлов, угля, рабочей силы. Вызрела нужда в точных станках — токарных, фрезерных, сверлильных, зуборезных. А как были выделаны первые тагильские, тут же спрос со стороны появился, и не только для российских заводов.
Аносов жалел, что в сутках лишь двадцать четыре часа, и те использовал как мог. В свободную минуту бомбил Государя и правительство депешами, умоляя ускорить железную дорогу к Волге и от неё — к Уралу. А также соединить Волгу с Доном, если не каналом, то опять-таки железной дорогой, ибо поток угля, железа и прочего возрос неузнаваемо. Россия, пусть и с запозданием, шагнула в промышленную революцию, сила потрясения от которой не уступает декабрьскому бунту на Сенатской.
О том времени, неуловимо напомнившим энергические реформы Петра Великого и сулившим столько надежд на счастливую жизнь и лучшее будущее, в славе и богатстве, много позже напишет Николай Алексеевич Некрасов, надеюсь — в этом мире тоже:
Благодатное время надежд!Да! прошедшим и ты уже стало!К удовольствию диких невежд,Ты обетов своих не сдержало.
В том, что не всё удалось как задумалось, вряд ли виноват был премьер-министр Павел Николаевич Демидов и наши нижнетагильские мастера. Страна не жила за неприступными горами и широкими морями, а неожиданный взлёт её торговли и промышленности изрядно обеспокоил соседей-недругов, такого роста не ощущавших.
Чего-то подобного я ожидал, но надеялся — у нас гораздо больше мирного времени. Россию в этой реальности миновало польское восстание 1830 года, потому что дядя нынешнего императора последовал моему совету и отпустил Польшу на все четыре стороны сразу по окончании войны с Наполеоном, обобрав сторонников корсиканца до нитки.