Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
Шрифт:
Яков Филиппович, посмеиваясь, говорил:
— Ты, Сергеевна, прямо как свет в окошке. К тебе вроде как в церковь идут. Ишь, что значит городская, образованная, да еще и на машинке умеешь!.. И где же ты шить-то научилась?
— Жизнь всему научит.
— Это верно. Жизнь, она такая. Глядишь, так-то тебя и в председатели, чего доброго, выберут. В правление назначили…
Евгения Сергеевна не придавала значения этим мимолетным разговорам. Выполняла свою работу — и все. Да ведь и не поймешь никогда, то ли шутит Яков Филиппович, то ли всерьез говорит. В правление ее действительно избрали, сам же председатель и предложил, однако
Как раз на заседании правления и случилась у Евгении Сергеевны первая стычка с ним.
Он предложил срезать двум колхозницам по нескольку трудодней за какие-то мелкие провинности. То есть просто сказал, что надо срезать, и никто не стал перечить ему, хотя и было видно, что не все согласны с таким наказанием. Одну из этих женщин Евгения Сергеевна знала — она жила по соседству, у нее было двое маленьких детей, а муж на фронте, — и заступилась за нее.
— Евдокию Бурмакову штрафовать не стоит, — сказала она. — Они и так еле-еле концы с концами сводят, а работает Евдокия хорошо…
Яков Филиппович снял очки (когда он вел правление, то надевал очки, как и тогда, когда подписывал бумаги), удивленно посмотрел на Евгению Сергеевну, усмехнулся.
— Про то, Сергеевна, кто хорошо работает, а кто плохо, мне лучше знать, — холодно проговорил он.
— Но жалоб от бригадира не было.
— Ты вот что, ты сиди и считай. Чтобы не у Дуньки, а в колхозе чтобы концы с концами сходились. Каждый должен знать свое дело, — веско так, с нажимом сказал он. — А с Дунькой ли, с кем еще и без тебя разберусь.
— А слышь-ко, Яков Филиппыч, — подал неожиданно голос бригадир животноводов Егор Кузьмич, — она верно, ей-бо, верно толкует. Не надо бы забижать бабу, оставь ты ее в покое. Она же не виноватая, что скотина поранилась. Быват, вот оно какое дело.
— Быват, быват! — сердито передразнил Яков Филиппович. — Ну, кто тут еще добрый у нас, кто за Дуньку в заступники подрядился? — Он обвел правленцев недобрым взглядом.
На Евгению Сергеевну, однако, не посмотрел.
Все молчали.
— Значит, так и порешим. Запиши, Сергеевна, что Евдокию Бурмакову за причинение ущерба, стало быть, колхозной корове оштрафовать на десять трудодней.
Евгения Сергеевна как бы по совместительству выполняла и функции секретаря.
— Это незаконно, — возразила она. — Если уж наказывать, то нужно создать комиссию, составить акт…
— Ну, опять ты! — сказал председатель и поморщился. — Тебе бы всё комиссии да бумажки, а мы не привыкши жить по бумажкам. Мы живем как оно есть, по жизни, стало быть. И точка.
— А может, пусть, а, Филиппыч?.. — почесывая под шапкой, проговорил Егор Кузьмич. — Оно верно, конешно, что не привыкши мы по бумажкам жить, но опять же, ежели подумать, к примеру, Сергеевна получше нашего законы знает, а они-то на бумаге писаны!..
— Законы писаные она знает, это верно, — сказал Яков Филиппович. У него задвигались скулы и взгляд сделался злой, колючий. Но при этом он улыбался. — Ну, коли члены правления счетовода слушаются больше, чем меня, пусть будет по-ейному.
— Проголосовать надо, — сказала Евгения Сергеевна.
— Обойдется. Хватит на сегодня разговоры разговаривать, темно вон уже, а керосину нету. Айда по домам.
Правленцы разошлись. Евгения Сергеевна задержалась, чтобы убрать документы. Яков Филиппович молча свернул цигарку,
— Ты вот что, Сергеевна, — заговорил он, — ты не встревай наперед, когда тебя не спрашивают. Что людей жалеешь, заступничаешь за них — это хорошо. Жалости-то людям всегда не хватает. А вот жизнь нашу не знаешь, не ведаешь о ней, так что лучше мы тут сами как-нибудь разберемся…
— Я понимаю, — кивнула Евгения Сергеевна. — Но все должно быть законно.
— Законно?! — Яков Филиппович усмехнулся. — Законы твои, Сергеевна, где-то там сочиняют, — он ткнул пальцем в потолок, — в столицах ваших, в городах, а жизнь, она здесь происходит… Ты уж на меня не обижайся, однако со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Про то наши деды знали, и ты запомни. За Дуньку — тьфу на нее! — заступилась, это ладно, прощаю и зла не имею. Но другой раз смотри… Твое дело — считать, а командовать здесь буду я. Как до тебя командовал, так и после тебя буду. На фронте — там свои генералы и маршалы, а у нас — свои. — Он сгреб со стола кисет, сложенную газетку, кремень, трут, сунул все небрежно в карман, хотя обычно носил курительные принадлежности в специальном кожаном мешочке, и, не попрощавшись, вышел прочь.
Вот тут Евгения Сергеевна вспомнила шутку Якова Филипповича о том, что как бы ее не выбрали вместо него председателем, и поняла, что не шутил он, а предупреждал…
XIX
ВЕЧЕРОМ пришла Дуня. Была она зареванная и чуть ли не на коленях благодарила Евгению Сергеевну.
— Извел, как есть совсем извел меня, — жаловалась она. — Уж сколько пристает, чтоб полюбовницей его стала… Господи, Господи, и пожалиться некому, вот вам только и говорю. Мало ему незамужних и вдовых баб, теперь и до мужних подбирается, вовсе совести нет…
— Да вы что, Дуня?.. — удивилась Евгения Сергеевна. — Не может этого быть. В деревне все на виду…
— Ох, ему-то что, старому козлу? Для него никакого указу нету, он ничего не боится. Бабы-то, грешным делом, сперва подумали, что он и вас привез для своих этих дел… Простите меня, дурочку. Не-ет вот. Вас-то он одну и боится. Только все равно запомнит и отомстит, он такой. И что же будет с вами и вашим сынком?..
— За меня не беспокойся, — сказала Евгения Сергеевна. — Я за себя постою. — А самой тревожно было. Понимала, что Дуня права.
— Дай-то Бог!
— А как же Варвара Степановна? Неужели она ничего не знает?
— Как не знать, — вздохнула Дуня. — Знает, конечно.
— И молчит?
— А что ж тут поделаешь? Он ведь и прибить могёт, он все могёт, если чего захочет.
Признание Дуни потрясло Евгению Сергеевну. Она, разумеется, видела, что Яков Филиппович чувствует себя полновластным хозяином в деревне — да он и не скрывал этого, никто не смеет слова ему поперек сказать, — но как-то не придавала этому особенного значения. В деревне действительно живут по своим правилам. Авторитет председателя, думала она, и в самом деле должен быть, очевидно, незыблемым, а раз люди молчат, раз соглашаются с таким положением вещей, значит, так и нужно, значит, людей это устраивает… И вот оказывается, что устраивает это не всех, ибо председательская власть не только незыблема, но безгранична и распространяется даже на личную жизнь людей. Но почему же они молчат?.. Неужели один человек, кем бы он ни был, может подчинить себе, своей воле десятки людей, таких же, в сущности, крестьян, как и он?..