Во власти мракобесия
Шрифт:
– Наша авиация перепахала бомбами весь Грозный, – рассказывал Никита, часто моргая и подёргивая щекой, – а над Старопромысловским районом ни разу не прошла. Вот суки!.. Соображаешь?.. И нам запретили там тяжёлую технику применять. А всё потому, что там чей-то нефтеперегонный завод. И принадлежит этот заводик тому, кто может даже на министра обороны гаркнуть: «Цыц, падла! Моё, мол, добро не трогать!..»
Трошин остановился в дверях, но Анастасия Никитична подхватила его под локоть и потянула к столу.
– Проходите,
Трошин придвинулся к её уху и шёпотом спросил, указывая глазами на Ларису:
– А вон та барышня кто?
– Ларисонька? Они с Никитой со школы дружат. Трудно ей, дома мать больная да отчим каждый день пьяный…
– Мне кажется, я видел её как-то раз.
– Так она тут за углом живёт.
– Сволота поганая! – воскликнул чей-то пьяный голос. – И они хотят, чтобы мы там костьми легли…
– Обычные бандитские разборки, просто покруче, – жёстко произнёс Никита. – Один пахан «кинул» другого, тот взъерепенился и послал свою «братву» разбираться, благо есть кого послать – целая армия под рукой… А тот, чеченский пахан, сразу о независимости завизжал. И понеслось… А народ как стадо… Му-му…
Анастасия Никитична посмотрела на Трошина и сказала:
– Целый день сидят, никак не наговорятся.
– Они ещё долго не наговорятся. Это всю жизнь болеть будет. Потом ещё ребята вернутся, ещё… Долгое возвращение, долгая память. Новое военное поколение…
– Господи, помилуй! – Она протиснулась к столу. – Никита, посмотри, вот Сергей зашёл поздравить тебя с возвращением.
– Спасибо. – Молодой человек холодно взглянул на Трошина. – Выпьете с нами?
– Мальчики, налейте, – засуетилась хозяйка.
Дзынькнула бутылка о край стакана, булькнула водка. Лариса подняла глаза на Трошина, но не узнала его и, пьяно-ласково улыбаясь, смотрела сквозь него. За столом наступила какая-то напряжённая тишина.
– Сволочи… – едва слышно проворчал всё тот же пьяный голос из дальнего угла.
– Вот, Серёжа, выпейте…
Трошин поднёс стакан ко рту и сказал:
– Давайте за всех, кто ещё там. И пусть им посчастливится.
Все дружно загудели. Трошин залпом влил в себя содержимое стакана и медленно выдохнул.
«Чёрт, теперь разить от меня будет… У меня ведь Женька…»
Кто-то подёргал его за рукав, предлагая присесть. На диване стали тесниться.
– Спасибо, не нужно, – остановил их Сергей. – Я буквально на минутку… Анастасия Никитична, поздравляю с возвращением сына, но, вы уж извините, я всё-таки пойду.
– Может, ещё…
– Честное слово, я пойду. Устал сегодня. Да и у ребят тут своя компания.
– Ну… Что ж… Спасибо, что заглянули, Серёжа. Уважили… Спасибо… – Соседка опять начала плакать. – Не обращайте внимания, Серёжа… Я теперь так рада, что никак не могу совладать с собой…
Трошин поспешно вышел из комнаты. Позади возобновился прерванный разговор.
– Они, наверное,
– А Ельцин твой, что ли, лучше? Продался с потрохами. Срать он на нас хотел с кремлёвской стены…
Одинокий парень всё еще стоял на лестничной клетке, погружённый в свои мысли, и задумчиво смотрел в потолок. Трошин звякнул связкой ключей и отпер дверь. Подобрав оставленный на полу пакет с продуктами, он поспешил на кухню, на ходу сбрасывая куртку и поглядывая на часы.
«Ничего приготовить не успею. И шампанское не охладится…»
ГЛАВА ПЯТАЯ. 16–31 ЯНВАРЯ 1995
Утро выдалось ясное.
Сергей, обернув бёдра махровым полотенцем, выбежал из ванной.
– Женечка?
Из кухни вышла стройная девушка, одетая только в вязаную шерстяную кофту, и отхлебнула кофе из кружки.
– Я здесь.
Женя повернула голову, демонстрируя Трошину вдетые в уши длинные серьги, сделанные из мелких ракушек. Её густые золотистые волосы соскользнули, открыв мягкий изгиб шеи.
– Что это у тебя? – Сергей коснулся ракушек.
– Каури. Речные раковинки.
– Что-то туземное.
– Угадал. Это индейские подвески. Сюзан Блэктэйл подарила. Этнолог из Оклахомского университета. Она к нам в институт с лекциями приехала.
– И что – ты вот с такими штуковинами на улицу выйдешь?
Женя повернулась к нему и коснулась губами его рта.
– К сожалению, не выйду – одежды у меня соответствующей нет. А так бы продефилировала с большим удовольствием.
– Никогда не видел, чтобы ты носила серьги.
– Ну, это не серьги, это совсем другое. Ты же знаешь, я к золоту равнодушна, к бриллиантам и вообще к драгоценностям… А вот ракушки, костяшки – это по мне… Ты уж извини, что я у тебя такая… – Она нежно погладила его по обнажённому плечу.
– Какая?
– Этнограф я, и этим сказано всё… – Она отстранилась от него, повернулась спиной и пошла в комнату, демонстративно покачивая бёдрами. – Люблю первозданность… и первобытность… От этого, так сказать, не отмыться. Это образ жизни, образ мыслей… Придётся тебе мириться с моими странностями. Люблю дым костра и шитьё бисером, а не рестораны с золотыми канделябрами…
– Это хорошо. На канделябры у меня денег нет…
Женя снова повернулась к нему и игриво приподняла подол кофты.
– Я дикая сердцем и необузданная в желаниях. – Она театрально вздохнула и развела руками. – Меня навек околдовала культура древних племён…
– Слушай, дикарка, ты оденься, не то у меня всё… бр-р-р…
– Что у тебя «бр-р-р»? – невинно улыбнулась девушка и потрясла подолом кофты.
– Женька, я завожусь от одного взгляда на твои ноги. Не маячь, пожалуйста, передо мной.