Во всем виноваты «Битлз»
Шрифт:
Через некоторое время нечто вроде голода наметилось. Ваши-то продуктов и машин нам много подкидывали, но нашлись и у нас нечестные люди, стали это всё присваивать. А ООНы и ЮНЕСКи всякие не могли спокойно на наши успехи смотреть и тоже стали продовольствие и другую гуманитарную помощь присылать. Ты уж извини, но тут ваши прокололись немножко. Сбросят, бывало, с вертолетов мешки. Мешки как мешки. С макаронами. И написано на них: «ГОСТ № 2093/176.2320». Только очень знающие колдуны в джунглях могли разобраться, что это помощь от братского советского народа. А вот ушлые да подлые капиталистические
Где уж нашим во всем этом разобраться, и случилась война. Вялая такая, продовольственная. Как прослышат кому положено в какую деревню гуманитарную помощь подбросили, так пойдут туда и отберут, а те потом у них.
Правительство тоже качается. Позвонят в ваше посольство: «Срочно нам пять «газиков», шесть «уазиков» и тридцать чёрных «Волг». А то к американцам пойдем».
Ваши испугаются, с Москвой свяжутся — и «пожалуйте бриться»: в тот же день летит самолёт «Антей».
Но, конечно, и Мозамбик в долгу не остается: каждый год по нескольку тонн орехов кешью вам отправляем, как в прорву. Что вы там с ними делаете? Едите, что ли?
И ещё мы вам разрешаем у наших берегов креветок ловить, а то развелось их, тварей, — никакого спасу нет. Сколько у тебя времени до концерта осталось? Пойдём, кое-какие достопримечательности покажу».
Мы пошли с ним вдоль океана в сторону бывшей курортной зоны. Он показывал американское посольство, красивые дома состоятельных граждан и даже резиденцию президента, но, конечно, издали.
— Раньше у нас для белых прямо рай был, — продолжал он, покуривая, — как увидит наш на улице белую компанию из ресторана, на другую сторону вежливо переходит. Те тоже не забижали: пройдут — как бы не заметят. А какой народ был честный! Страшно честный был народ. Оставишь, к примеру, на улице сумку с деньгами — никто пальцем не тронет, правда, только некоторое время. Ну, а уж если кого черт попутал, то будь любезен вон к тому столбу.
Я посмотрел в ту сторону, куда он указывал. Там посреди пляжа красовался крепкий деревянный столб, с одной стороны полуохватываемый чем-то вроде развалившихся трибун для зрителей.
— Вот за любой проступок — на сутки к столбу.
— Что, и за убийство тоже? — поразился я.
— Убийства раньше редко случались, но и за убийство — всё равно к столбу.
— А если жена мужу изменила?
— К столбу!
— А если?..
— К столбу, к столбу, к вот этому позорному столбу.
Я прямо восхитился демократичностью и гуманностью бывших мозамбикских законов и представил себе, как провинившегося преступника привязывают с утра к столбу, как собираются зрители, позорят его как могут и как ему делается нестерпимо стыдно, как прячет он от соплеменников свои бегающие глаза, и уже больше никогда-никогда…
Вот насчет «никогда-никогда» — тут я оказался совершенно прав, потому что через несколько часов начинался прилив, океан доходил несчастному привязанному к столбу аж до шеи, а зрители кровожадно следили за выражением его лица в то время, как его под водой заживо пожирали морские рачки и моллюски.
Да,
Мы уже вернулись назад к гостинице.
— Вот так и живём — не тужим, — сказал, вздохнув, мой проводник, — совсем богов позабыли, обычаи предков не чтим, а вообще мой дед, царствие ему небесное, к вашей стране хорошо относился. Занятный был старикашка, всё песенки пел. Ну, давай прощаться, а то твой автобус вон стоит.
— Счастливо, — говорю, — спасибо большое. Как же зовут тебя, хороший человек?
— Зовут? А так же, как всех и зовут: Хорст Майер Диего эль Мокамбо.
И он удалился, бормоча: «Проблема, ох и проблема же».
Подумаешь, Хорст Майер Диего! И покруче бывали варианты.
Вот однажды в столице одной солнечной среднеазиатской республики сидим между концертами в раздевалке Дворца спорта. Жара страшная, кондиционеров, конечно, никаких, ребята устали, сняли душные концертные одежды и отдыхают, пардон, в одних трусах.
Заходит местный деятель в строгом чёрном костюме.
— Тут, — говорит, — наш самый главный комсомолец республики желает с «Машиной времени» познакомиться. Это ничего, что вы в таком виде, мы не чурки какие-нибудь, все понимаем.
Желает так желает. Ребята говорят: «Просите!»
В сопровождении ещё шестерых «костюмов» заходит невысокий, худенький, тянет узкую ладошку: ЗАВГАР.
Ну что ты будешь делать! Тут даже самые выдержанные отрекомендовались: ГЛАВВРАЧ, СОВДЕП, ЗАМПРЕД и т. п.
Новый год мы справили в буквальном смысле слова под пальмами. Толпы народа, гуляющие по набережной без пяти двенадцать, развлекались тем, что бросали друг другу под ноги маленькие бомбочки, взрывающиеся безопасно, но громко, У нас был концерт в одном из дорогих клубов на набережной, и во время частых перерывов я выскакивал в толпу повеселиться и напугаться бомбочками. Страшно не хватало снега. К счастью, дня через три мы уже уезжали.
Сидим в аэропорту, собираемся домой. Мы с Валерой от нечего делать наблюдаем через огромное окно за прилетающими и отлетающими самолётами. Много мелькает маленьких нарядных реактивных частных самолётиков, на которых бизнесмены из ЮАР и соседней Зимбабве прилетали в Мапуту по делам.
Прямо перед нами только что приземлился изящный красно-жёлтый лайнерчик. Не успели аэродромные рабочие подложить ему под колеса стопорные башмаки, как откинулась дверь, являющаяся одновременно и трапом, и двое стройных мужичков в белых рубашках и с портфелями «атташе» сбежали на раскалённый асфальт.
Вместо них в самолётик тут же взошли два других пассажира, люк закрылся, и раздался рёв заработавших двигателей. Он явно собирался взлетать.
— Смотри, Максик, они стопоры из-под колес убрать забыли, — сказал наблюдательный Валера, — боюсь, со взлётом — без шансов.
Действительно, пилоту из кабины же не видать, что под самолётом делается, а аэродромные деятели, отвечающие за башмаки-стопоры, наверное, ушли есть бананы.
Я побежал, позвал всех наших, чтоб полюбовались, как сейчас тупые иностранцы облажаются. Все уселись перед окном, как перед экраном, ждём, веселимся.